Прыжок

— Сложно, правда сложно, надо подумать. — Он размышлял, все это время продолжая дуть в банку. — О, я знаю! — воскликнул он. — Знаю, что меня утешает: мысль, что все меняется. Что ничто не вечно. Правда, в любой день все может неожиданным образом измениться, и как раньше уже не будет, и, может, там и для меня найдется что-то действительно хорошее. Мясной рулет с картофельным пюре или собственная квартира, что-то такое. Красивая женщина, настоящая красотка, которая спит со мной, потому что действительно хочет. Как-то так. А что у тебя, учитель?

Генри захлопнул записную книжку.

— Хватит на сегодня, — сказал он, — надо бы немного отдохнуть. Завтра нас ждет еще один долгий день.

Тощий Лукас приподнялся.

— Так нечестно, учитель, правда. Я тут душу оголяю, а ты хочешь просто лечь спать. Мы так не договаривались.

Генри принялся надувать матрас с помощью ножного насоса.

— Ну ладно, — уступил он. — Я могу все это вынести — вот что меня утешает. Что у меня достаточно сил, чтобы тащить всю эту ношу. — Он указал на свои пакеты и матрас.

Тощий Лукас промолчал. Он лишь посмотрел на Генри с изумлением, а затем повернулся к нему спиной, зарывшись в своем спальнике. Как будто ждал совсем не такого ответа.

Феликс

Когда Феликс вернулся домой, Моник была на кухне. Она сидела за столом, в майке и трусах, ее рыжие волосы были небрежно собраны в хвост, глаза закрыты, одна рука на выпирающем животе, второй она постукивала по столу в такт французскому шансону, звучавшему из радиоприемника. Моник открыла окно, в доме пахло жареной рыбой и постиранным бельем, вывешенным в саду. Свет уличных фонарей местами желтил кафельный пол. Снаружи доносился гул машин и нетерпеливое переключение передач, когда загорался зеленый свет. Феликс поставил следственную сумку на пол. Только сейчас Моник заметила его присутствие и открыла глаза.

— Ему нравится музыка, — тихо сказала она и погладила живот. — Он шевелится, первый раз шевелится, иди-ка сюда, потрогай. — Она протянула ему руку.

Феликс сглотнул. Что-то сдавливало горло. Он посмотрел на счастливую Моник, гладящую свой прекрасный круглый живот, и не сдвинулся с места.

— Я должен сперва вымыть руки, — сказал он наконец и подошел к раковине.

— У тебя на рубашке кровь, — заметила Моник. — Был трудный вызов?

Феликс отмахнулся:

— Не бери в голову. Все не так страшно, как выглядит.

Он включил свет, раздался щелчок, жужжание, неоновые трубки заморгали и загорелись — маленькое бесперебойное счастье. Феликс пошел к холодильнику, взял банку апельсиновой газировки, прижал ее к затылку и закрыл глаза. Ближайшие несколько часов он хотел провести именно так — стоя у распахнутого окна с закрытыми глазами, прижав к затылку холодную банку газировки.

— Ты даже не взглянешь на меня?

Феликс открыл глаза; банка больше не охлаждала, потому что кожа привыкла к температуре. Моник закусила нижнюю губу, как делала всегда, когда была взволнована. Она ждала от него ответа, но он не мог ей его дать.

— Я же вижу, тебя что-то гложет, — сказала Моник. — После тех психологических курсов по повышению квалификации ты сам не свой.

Феликс открыл банку — раздалось характерное шипение — и сделал несколько глотков. Его взгляд был устремлен мимо Моник в сад.

— Пионы уже должны были распуститься, — задумчиво произнес он. — Запоздали они в этом году. В парке уже вовсю цветут.

Моник встала и подошла к нему, погладила по затылку, попыталась поймать его взгляд.

— Или все потому, что я беременна? Ты передумал?

Феликс помотал головой.

— Я просто устал, — сказал он. — Вот и все.

Ему хотелось прижать Моник к себе, почувствовать ее тело, нежную кожу, упругие локоны. Но вместо этого он нагнулся и достал из выдвижного ящика под холодильником упаковку антипылевых салфеток. Он принялся протирать подоконник, столешницу, выступающие части шкафчиков, хромированные ручки.

— Ты знала, что домашняя пыль на девяносто процентов состоит из чешуек человеческой кожи? — спросил он.

Моник затянула потуже резинку на волосах.

— Ладно, занимайся своим делом, — сказала она. — Поговорим позже.