Proxy bellum

— О чем? — усмехнулся Фрунзе. — После этого процесса?

— Повесить вместо меня кого-то другого не великая сложность. А я…

— А ты что? Спрячешься где-то и будешь всю жизнь трястись от мысли, что тебя раскроют? Или объявишь, что сбежал? Или скажешь людям, что обманул меня? Что ты?

— Я буду тихо сидеть в Мексике.

— Не смеши мои подковы. Ты сможешь сидеть тихо, только если тебе язык вырвать. Да и то — жестикуляцией сумеешь шуму развести.

— Я сдам тебе все и всех.

— А нужно ли мне это? — усмехнулся Фрунзе. — Да и что ты такого знаешь? Где деньги лежат? Так их уже переложили. Имена? Ты их и так все сдал. А кого не сдал ты, тех сдали другие. Разговорчивых то хватало.

— Я…

— Хватит.

— Прошу! Давай договоримся!

Фрунзе глянул на Льва Давидовича и усмехнулся.

Троцкий не был трусом. И неоднократно за время революции и последующей Гражданской войны проявлял смелость. Иной раз даже отчаянную. Но прошло время. Обстоятельства изменились. Да и он сам размяк, расслабился, изменился. Кроме того, под пули идти не на виселице умирать. Оттого и мужественно принять свою казнь он не мог. И чем дальше, тем сильнее его это накрывало. Ведь повешение — не только позорная казнь, которую традиционно применяют для разбойников, но и весьма болезненная. Мучительная. Самая мучительная из обычных. Особенно если ее проводить правильно. И уж что-что, а это он прекрасно знал…

— Договоримся? — тихо произнес генсек, смерив собеседника ТАКИМ взглядом, что он понял — попал. Вот теперь он точно попал. Ибо столько презрения, ненависти и отвращения он мог бы себе и представить.

Впрочем, Михаил Васильевич дал волю эмоциям лишь на пару секунд. После чего взял себя в руки, став выглядеть как обычно. Улыбчиво и располагающе. Что Троцкому совсем не понравилось. Он отошел к стенке и тихо, сдавленно прошептал:

— Не надо. Чтобы ты не задумал — не надо.

— Неужели ты больше не хочешь избежать виселицы?

— Нет. Прошу. Пусть меня повесят. Просто повесят.

Михаил Васильевич ничего не ответил.

Лишь многообещающе улыбнулся и ушел. А через день осужденных повели на процедуру проверки. Крайне неожиданную. Собрав целую комиссию от патриархата РПУ во главе с патриархом. И переодев в чистую, единообразную одежду заключенных. Ну… относительно чистую. Во всяком случае пропитку этой одежде сделали правильную. И когда на проверку на самых значимых осужденных начали брызгать святой водой, произошло чудо… самовозгорания. Как тогда. Когда вспыхивали упыри. Прямо при всем честном народе…

И Троцкий в этой плеяде шел далеко не первым. Одним из последних, чтобы как можно больше натерпеться страха. Чтобы видеть, как-то один, то другой вспыхивали и сгорали заживо. Но не подряд, а совершено спорадически. Непредсказуемо. Разве что всех, кто вспыхивал, объединяла тяжесть совершенных злодеяний. Которые не искупить и несколькими казнями, если бы таковые было можно провести, воскрешая убитого.

Загоревшихся не тушили.

Их сразу палками оттесняли в сторону, в специальный загон, давая в полной мере насладить всей гаммой чувств от сгорания живьем.

И с каждым шагом Лев Давидович бледнел все сильнее и сильнее, хотя давно уже было некуда. Итак, как полотно. Ибо понимал, что его ждет. Надеялся на то, что пронесет. И его мозг отказывался понимать и принимать происходящее. От святой воды люди не загораются. Это невозможно. Это безумие! Бред! Сказки! Абсурд!

Но они вспыхивали!

И все его существо охватывал ужас. Ибо он вспоминал, как о своих делах, так и увлечениях кабалистикой. И не только. Вдруг это как-то аукнется? Или… может… что-то еще? И ту улыбку Фрунзе. Тот ведь явно что-то знал и устроил это все не просто так…

Страх и сомнения терзали его тем сильнее, чем ближе он был к этой проверке. А тут еще и странная прохлада. Пасмурный день. Раннее утро. Не вспотеешь. Скорее даже зябко…

Вот в мегафон объявили его имя. Не псевдоним, а как его по-настоящему звали.

Вот священник опустил венчик в чашу со святой водой.

— Нет! Не надо! — не выдержав, закричал Троцкий, попытавшийся дернуться.

Но тот умелым взмахом осенил его крестным знамением.

И…

Одежда на нем вспыхнула удивительно горячим пламенем.

Его охватила боль. БОЛЬ! От ощущения сгорания кожи на большей части тела.

И он истошно заорал голосом полным ужаса…

Секунду спустя сотрудники умелыми движениями с помощью палок оттеснили его в сторону. Туда — на площадку с горящими и сгоревшими. Но ему было уже все равно. Он уже не соображал. Все его тело охватило огнем. Волосы с треском и вонью испарились, да и от одежды ничего не осталось — сгорела удивительно быстро. А он сам упал и начал кататься по земле. Но горело уже тело. Занялся от высокой температуры подкожный жир…

И за всем за этим наблюдал стадион. Целый стадион зрителей, пришедших сюда ради любопытства. Слухи про упырей давно ходили. Но тут… вот… появилась возможность лицезреть это своими глазами.