Провинциалка

На данный момент гнев лишил меня возможности думать и здраво оценивать ситуацию. Я не боялась больше.

То ли адреналин зашкаливал, то ли действительно было уже всё равно.

Так мне казалось.

До тех пор, пока виска не коснулось что-то твёрдое и холодное. Запахло железом и чем-то ещё… Чем-то, что не вызывало хороших ассоциаций.

Я медленно скосила глаза в бок и замерла, подавившись собственной речью.

Пистолет.

Он приставил к моей голове чёрный пистолет и что-то щёлкнуло.

— А так? Что ты скажешь теперь, девочка Стеша?

ГЛАВА 16

— Мамочки… — прошептала и зажмурилась.

Ну чисто ребёнок.

Только дитя станет наивно полагать, что чудовище растворится в воздухе, если на него не смотреть.

— Открой глазки, маленькая. Ну же, посмотри на меня.

Я грёбаный садист, знаю.

Но мне по кайфу.

И я, блять, ничего поделать с этим не в состоянии! Мозг плавится от её вида у моих ног. Хочу, чтобы всегда так было. Чтобы вот так дрожала…

Да только не от страха.

Просто планка поехала.

Окончательно и бесповоротно.

— Раздевай, маленькая, давай. Всё равно придётся. Я так хочу. А дядю Матвея нужно слушаться.

— Не буду, — глаза всё-таки открыла, но тут же надула губы.

А губки у девочки сладкие, манящие. Так бы и сунул в этот алый ротик свой член.

— Совсем дурная, что ли? — смех сдерживаю уже с трудом. — Я же грохну тебя, дурища! — разумеется, вру.

Но ей-то откуда об этом знать?

Упрямая малолетка, бля…

— Не грохнешь, — говорит тихо, но уверенно, смотрит на мои ноги, словно боится поднять голову.

облизывает своим дерзким язычком пересохшие губы, а у меня от этого невинного жеста в штанах всё полыхает.

— Это почему же ты так думаешь?

— Ты просто играешь со мной. Тебе нравится меня ломать, ведь так? — поднимает взгляд и зелёные глазищи поглощают мой бухой разум без остатка. — И если убьёшь, то тебе снова станет скучно. Ты же и держишь меня здесь, чтобы не сойти с ума от одиночества. Хотя ты уже сходишь. У тебя есть всё… Кроме родного человека. Никого у тебя нет…

— Ну всё, хватит! — сам не знаю, отчего меня зло берёт.

Наверное, от того, что правду малявка говорит. От осознания этого, вообще чердак едет.

— Значит, я права, — победно усмехается пигалица и я от бешенства начинаю плавиться.

— Много ты берёшь на себя, мозгоправ Доморощенный. Но я обещал, что не трону тебя сегодня, поэтому пошла на хрен в постель и чтобы ни звука не слышал.

Что вообще она знает обо мне, эта соплюха сраная?!

Я может сам никого не хочу подпускать к себе.

Мне может так хорошо.

27 лет назад

От его очередного удара меня всё-таки снесло и, пропахав спиной до противоположной стены, я долбанулся головой о стену и распорол щеку о торчащий из нее гвоздь.

Кровища хлынула рекой, но боли не ощущал.

Потом я, конечно, нехило так охренею, глядя в зеркало на своё лицо.

— Ну вот! — отчим захохотал, хватаясь за жирное пузо, которое мне так хотелось вспороть «финкой», что таскал в кармане. — Теперь ты и правда похож на шушару из подворотни!

— Может и так. Только я мужик. А ты гнида ебучая, — ухмыльнулся окровавленными губами и снова отхватил кулачищем ублюдка, на этот раз под дых.

— Это всё, на что ты способен, мусор? Как баба бьёшь!

Слепая ярость, кровь и глаза перепуганной избитой матери.

Это, пожалуй, была последняя капля в чаше моего терпения.

Выхватив финку, я с рычанием бросился на Степанова и, повалив его на пол, всадил нож в плечо.

Промахнулся.

Метил-то в сердце.

Кровища брызнула фонтаном, только на этот раз уже его, а где-то позади послышался испуганный всхлип матери, что так и не встала с пола, после его оплеухи.

Бросился к ней, упал на колени рядом.

— Как ты, мам?

Она коснулась дрожащими пальцами раненой щеки и зашептала:

— Беги, сынок. в чулане под половицей деньги. Там немного, но на первое время хватит… Обо мне не беспокойся, беги, родной.

— Я не брошу тебя!

Адреналин бил в голову, а планка уже давно поехала. Я не чувствовал боли, не ощущал ничего, кроме лютой злобы и жажды крови.

С трудом сдерживал себя, чтобы не прикончить отчима, но всё же осознавал, что он не стоит того.

— Тебя посадят, милый! Беги! Я вызову ему скорую позже! Давай же, пошёл! — мать оттолкнула меня от себя и поднялась с пола. — Со мной всё хорошо, иди же!

Ни хрена не хорошо.

Мент избивал её почти каждый день на протяжении многих лет.

А я ничего не мог сделать.

До того дня…

В тринадцать лет я впервые дал ему сдачи. Впервые вступился за мать, всадив в него лезвие по самую рукоять.

И жалел…

О том, что раньше этого не сделал.

Что не прикончил суку, пока тот спал в пьяном угаре.

Что не удавил его, как падаль последнюю.

Наверное, ещё с тех пор я возненавидел ментов. Нет, я, разумеется, осознаю, что есть и среди них люди. Даже на «малолетке» я встречал порядочных мусоров, но и гнид было не меньше.

Степанов женился на моей матери, когда мне едва исполнилось пять.

Сколько помню себя — огребал пиздюлей от позорного мусора. Да ладно бы только я. Меня он любить не обязан был.

А вот мать…

До сих пор вижу во сне её окровавленное лицо, когда нашёл её тогда.

Я не жалел ни секунды, что продырявил ублюдка. Даже когда пошёл по статье в свои тринадцать.