Провидец Энгельгардт

Значит, Энгельгардт и до переезда в Батищево, до того, как практически стал заниматься хозяйством, был убеждён в необходимости артельной жизни в деревне, которую, пребывая в Петербурге, представлял себе, по собственному признанию, книжно (так и хочется сказать «газетно»), и после восьми лет наблюдений над сельским трудом и бытом это убеждение лишь окрепло. Не было ли это отголоском влияния артельных экспериментов у героев «Что делать?» Чернышевского? Не подчинял ли Энгельгардт жизнь заранее выработанной схеме? Не отсюда и следующий его вывод уже мессианского характера?

«…Д веря в русского человека, убеждён, что это так и будет, что мы, русские именно, совершим это великое деяние, введём новые способы хозяйничанья. В этом-то и заключается самобытность, оригинальность нашего хозяйства. Что мы можем сделать, идя по следам немцев? Разве не будем постоянно отставать? И, наконец, полнейшая неприменимость у нас немецкой агрономии разве не доказывает, что нам необходимо нечто самобытное?»

Нет, тут он был в ладу с течением реальной жизни.

Более того, в коллективизации села Энгельгардт видел всемирно-историческую миссию нашей страны:

О жизни крестьян писали многие авторы, но больше по частностям, ибо затрагивать коренные проблемы села было и не всем по знанию темы, и небезопасно. Даже славянофилы, у которых община, артель служила основой их концепции хозяйства, всё же видели причину бедности крестьян в отсталости их агротехники, в экстенсивном землепользовании, и видели выход в переходе к интенсивным методам обработки почвы с использованием дорогих искусственных удобрений (виллевских туков). Энгельгардт был единственным, кто выступил в печати с целостной программой возрождения села, включающей передачу помещичьей земли крестьянским общинам (то есть, ликвидацию помещиков, как класса) и переход крестьян к коллективной обработке земли (то есть, коллективизацию). Не будем забывать, что в числе декретов, принятых в первый же день Советской власти, был и Декрет о земле, предусматривавший передачу помещичьих земель именно крестьянским общинам. Декрет был принят большевиками, хотя в их программе стоял лишь пункт о муниципализации земли. А передачу земли крестьянам включили в свою программу эсеры. И когда они стали упрекать большевиков в том, что те украли этот пункт у них, эсеров, ленинцы спокойно отвечали: «А почему же вы, состоя во Временном правительстве, так и не решились провести в жизнь этот важнейший пункт собственной программы? А мы взяли его не у вас, а из тысяч поступивших к нам крестьянских и солдатских наказов».

Спор о том, кто был автором Декрета о земле, был решён самой жизнью. Но справедливости ради нужно было бы отметить, что эсеры взяли его идею из «Писем» Энгельгардта, ибо до него в печати никто задачу ликвидации помещиков, как класса, не ставил. Возможно, сыграло свою роль и то обстоятельство, что оба сына Энгельгардта были революционерами, причём старший (он умер в 1915 году, не дожив до революции всего два года) принадлежал к радикальному крылу эсеров. Но и младший тоже был сторонником общинного владения землёй.

И ещё одно соображение в пользу общинного хозяйствования выдвигает Энгельгардт: крестьян много, а хороших хозяев между ними мало. (Тут, как и везде, видна правильность кривой нормального распределения Гаусса.) Множество есть таких людей, которые хотя и способны работать, но «не любят хозяйства. Душа его к хозяйству не лежит, не любит он его, а интересуется чем-нибудь совсем другим». Или так называемые деревенские дурачки, вроде того, который не может научиться рубить дрова: «Иногда и хорошо рубит, но большей частью никак не может разрубить трехаршинное бревно – думает в это время, должно быть, о чем-нибудь другом – на три равные полена: то отрубит бревно в пол-аршина, то в три вершка, то в два аршина – все дрова перепортит».