Проучить мажора

Глава 25. В гостях у Зайцевых.

Стас

— Здрасьте-здрасьте, Машенька! А ты это с кем?

Если честно, я был как-то морально не готов к встрече с десятком любопытно взирающих на меня женщин, облаченных в цветастые халаты. Нет, серьезно! Каждая, абсолютно каждая из них одета в халат! У кого-то он с подсолнухами, у кого-то с розами, у кого-то вообще с маками. Кажется, в Сентябрьске цветы на одежде — последний тренд сезона.

— Познакомьтесь, это Стас, — говорит Зайцева, сопровождая свои слова вертикальным взмахом руки. Будто она — музейный экскурсовод, а я — экспонат, который представляют публике.

— Всем добрый вечер, — хрипло отзываюсь я, слегка смущенный пристальным вниманием.

— Добрый вечер! — отвечают мне хором.

— Стас, познакомься, это моя мама, Алевтина Семеновна, — Маша указывает на сидящую в дальнем углу женщину.

На ней белая косынка, скрывающая волосы, и васильковый халат. В целом, сходство матери и дочери неочевидно: черты лица разные, да и фигуры совсем не похожи. Только глаза выдают родство. У обеих они ярко-голубые, с лазурным оттенком Карибского моря. Очень редкий и невероятно притягательный цвет. Надо же, выходит Зайцева не носит линзы. А я-то думал, таких глаз в природе не бывает…

— Очень приятно, Алевтина Семеновна, — растягиваю губы в одной из самых очаровательных улыбок в своем арсенале.

Думаю, мне надо произвести благоприятное впечатление на эту женщину. В конце концов, именно в ее доме я собираюсь ночевать.

— И мне, — она коротко кивает и переводит взгляд на Машу. — Ключи в сумке, в наружнем кармане. Сама возьми, а то у меня руки в тесте.

Непроизвольно опускаю глаза вниз и наконец замечаю, что вся честная компания занимается ничем иным, как лепкой пельменей. Да-да, женщины собрались на ночь глядя и в двадцать рук ваяют маленькие мясные пирожки. Ловко, шустро, умело. Прямо не люди, а конвейер.

— Ладно, — во вздохе Зайцевой слышится облегчение. — Я Стаса в Сенькиной комнате на раскладушке положу, хорошо?

— А пошто на раскладушке-то, Маш? — с хохотком вставляет женщина в ромашковом халате. — Чай мы тут взрослые, все понимаем.

— Цыц, Зинка! Че ерунду мелешь? — гаркает Алевтина Семеновна, а затем вновь обращается к дочери. — Тока это… Сеньку не буди, а то он сегодня пораньше лег. Уморился бедненький, в школе совсем их умаяли. Помнишь ихнюю учительшу по русскому? Ну, такая блондинка с косою? Так вот она с них по десять страниц написанного тексту требовает!

Среди женщин поднимается шумный гомон обсуждений современной системы образования, и они резко теряют к нам интерес. Воспользовавшись заминкой, Машка выскальзывает обратно в коридор, и я, само собой, следую ее примеру.

Когда мы вновь подъезжаем к дому Зайцевых, я чувствую себя так, будто по мне прошелся табун лошадей. Тело ноет от переутомления, голова чумная, глаза слипаются, а желудок тоскливо поднывает.

— Проходи, — Машка распахивает передо мной ворота, и мы оказываемся в своего рода сенях.

Ко входной двери дома ведет небольшое, выкрашенное оранжевой краской крыльцо, по обеим сторонам от которого располагается разная хозяйственная утварь: ведра, грабли, лопаты и прочий неизвестный мне инвентарь, видимо, предназначенный для возделывания земли.

В обычной ситуации весь этот деревенский антураж непременно вызвал бы во мне живое любопытство, ведь я словно на полотна Константина Юона [1] попал, но сейчас я настолько выжат, что просто молча прохожу мимо. Единственное, что в данный момент может меня впечатлить, — это горизонтальная поверхность, на которой можно растянуться и уснуть.

Внутри дома Зайцевых все так же небогато, как и снаружи: старенькая потертая мебель, дешевенький линолеум на полу, старомодные скатерти на столах и впечатляющее обилие гортензий на подоконниках. Однако, стоит отдать должное хозяевам и признать, что, несмотря на неказистость интерьера, в их жилище впечатляюще чисто. Ни пылинки, ни соринки нигде не видать.

— Есть хочешь? — интересуется Маша, распахивая холодильник. — Холодец есть.

— Тащи сюда, — отвечаю я, еле сдерживая широченный зевок.

Девчонка ставит на стол гигантскую металлическую тару, заглянув в которую я первым делом замечаю толстый-претолстый слой белого жира. Не подумайте, я и раньше ел холодец… Но он был прозрачный, с отборным мясом и зеленью. Не то что этот…

— Боже, ты бы видел свое лицо, Толмацкий! — смеется Маша, которая, в отличие от меня, выглядит на удивление бодрой. — Че скривился как среда на пятницу?

— Я жир не люблю, — чистосердечно признаюсь я. — С детства.

— Поняла уж, — кивает она. — Сейчас сниму.

Маша переносит тару на столешницу кухонного гарнитура и принимается самозабвенно над ней колдовать. Гремит посудой, звенит приборами и тихонько что-то мурлычет себе под нос. Как ни странно, в этой среде девчонка смотрится очень гармонично. Она знает, где что лежит, двигается проворно и явно чувствует себя в своей тарелке.

— Ты здесь выросла, да? — невольно любуясь плавными изгибами ее стройного тела, интересуюсь я.