Проучить мажора

Сейчас Маша совсем не кажется озорной и беспечной. На ее лицо ложится тень гнетущих воспоминаний, а губы превращаются в тонкую нить. Девушка выглядит подавленной и бледной, будто старая рана, которую мы невзначай разбередили разговорами, опять стала нарывать…

— Ты ведь об этом не понаслышке знаешь, правда? — неожиданно для самого себя спрашиваю я.

— Это уже другой вопрос, — следует глухой ответ.

Однако стоит Маше вскинуть на меня глаза, в которых штормовыми волнами плещется отчаяние, как мне все становится ясно. Наконец-то затерявшиеся паззлы прошлых событий встают на свои места, являя мне цельную картинку.

Вот, почему Зайцева так легко решилась на кражу. Вот, почему не дрогнула, когда подмешивала мне в стакан снотворное. Она уже делала это или нечто подобное раньше, уже пересекала моральные границы, уже шла на сделку совестью.

С одной стороны, внезапное прозрение вводит меня в ступор, ведь получается, что Маша гораздо опасней, чем считал. А с другой — объясняет ее непреодолимое желание оградить брата от аналогичной судьбы.

Если судить по ее пришибленному виду, Зайцева совсем не гордится своими сомнительными достижениями. Или… Может быть, это просто маска, призванная в очередной раз обвести вокруг пальца доверчивого дурачка?

Вот же черт! Совсем не понимаю эту бестию! Что у нее на уме?

— Ладно, Толмацкий, теперь моя очередь тебя мучить, — Маша бодро вскидывает подбородок, и ее лицо вновь приобретает выражение задорной уверенности. — Колись, ты когда-нибудь влюблялся? Хотя нет-нет, не так… Ты когда-нибудь состоял в длительных серьезных отношениях по любви?

Хм, опять завела шарманку про мои прошлые отношение. И чего они ей покоя не дают?

— Смотря что, ты подразумеваешь под длительными отношениями, — усмехаюсь я.

— Ну… Пусть будет месяц и более.

— Выбираю правду, — решаю не тянуть кота за причинное место, потому что никакой особой интриги тут нет. — Серьезных отношений у меня не было, бог миловал.

— И все? — несколько разочарованно тянет Зайцева.

— Ну да, — улыбаюсь я, забавляясь ее расстроенной моськой. — А ты что рассчитывала услышать?

— Не знаю… Какую-нибудь душещипательную историю о том, как тебе разбили сердце, как ты терзался, а потом восстал из пепла душевных мук и клятвенно пообещал себе больше никогда не влюбляться, — увлеченно фантазирует она. — Мне всегда казалось, что мужчины становятся бабниками от несчастной любви…

Я тихонько посмеиваюсь над ее теорией, а Маша щебечет дальше:

— Ну, серьезно, Толмацкий, сколько у тебя было девушек? Пятьдесят? Семьдесят? По-твоему, это нормально?

Я продолжаю глуповато скалиться, когда от внезапно озарившей мысли улыбка сначала застывает на губах, а затем и вовсе сползает вниз. Медленно-медленно, словно тающее на жаре мороженое.

— А с чего ты взяла, что у меня было много девушек? — оборачиваюсь к Зайцевой и вгрызаюсь в нее пытливым взглядом. — Вряд ли такой вывод можно было сделать из нашего непродолжительного общения…

— Ты чего на меня вылупился-то? — девушка излишне торопливо убирает тонкую прядь волос за ухо. — Но дорогу смотри, расшибемся же…

— Ты ведь знала, да? — догадываюсь я. — Знала, кто я такой, когда подошла знакомиться в баре?

До текущего момента мне казалось, что я просто неудачно подвернулся Машке под руку, поэтому и стал жертвой ее аферы, а теперь вот понимаю очевидную вещь: она продумала заранее не только план действий, но и участников.

Скорее всего, уже тогда плутовка имела на меня своего рода досье. Знала, имя, возраст и, возможно, даже адрес. Все это, конечно, жутко, но больше всего меня волнуют причины. Почему ее выбор пал именно на меня? Небедных парней, согласных привести домой девчонку из бара, в нашем городе сотни, если не тысячи… Какого черта ей понадобился именно я?

— Не выдумывай, я понятия не имела, кто ты. Ткнула пальцем и попала в ваш столик, — довольно правдоподобно отнекивается Зайцева.

Она говорит вполне убедительно, однако что-то едва уловимое в ее подвижной мимике выдает неискренность. Может, это слишком стремительно метнувшийся в сторону взгляд, а, может, чересчур высоко приподнявшиеся уголки губ — не знаю. Но чем дольше я искоса наблюдаю за Машей, тем сильнее убеждаюсь в том, что она лукавит. Ой, как лукавит.

— Окей, тогда вот мой следующий вопрос: есть ли у нас с тобой общие знакомые? — сгорая от любопытства, интересуюсь я. — Те, о которых тебе достоверно известно?

Пару секунд мы с Машей безмолвно пялимся друг другу в глаза, и от напряженности нашего зрительного контакта воздух в салоне накаляется до предела. Кажется, вот-вот искрить и потрескивать начнет.

— Эм… Знаешь, я, пожалуй, выберу желание, — Зайцева натягивает беззаботную улыбку и принимается демонстративно разминать шею. — А то что мы все болтаем да болтаем? Нам бы взбодрится не помешало, верно?

Вот хитрюга! Лихо с темы соскочила. Ну ничего, еще не вечер. Я ее обязательно дожму. А пока…

— Что, Машенька, взбодриться хочется? Косточки поразмять? — с преувеличенной внимательностью произношу я.

— Ага, — кивает она, снова прикидываясь бедной овечкой Долли.