Против всех!

Вышло хрипло, каркающе, и она схватилась за горло, чтобы тут же с удивлением и страхом обнаружить на шее металлический ошейник. Морна вскинулась, попыталась сесть на топчане и рухнула назад, задыхаясь и осознавая отвратительную ужасную истину – рабский ошейник! Все. Кончилась ее жизнь.

– Поняла, да? – как ей показалось, с оттенком сожаления сказал тот, у кого лицо в шрамах. – Теперь ты рабыня. Навсегда. И ладно бы рабынька для траха – дак ты исчо и бойцовая рабыня. Ежели бы для траха – эти воще-то годами живут, а то и всю жизню! А в яме – долго не живут. В яме Создатель быстро на тот свет прибирает! Такая у тебя щас судьба, да. И скока ты продержисся на этом свете – токмо от тебя зависит. Ну и от хозяина, само собой.

– А раздели-то зачем?! – мрачно спросила Морна, разум которой все больше очищался от одури. – Почему я голая?! Если кто попробует ко мне прикоснуться – шею сломаю!

– Рыбонька… Не будем мы тебя касацца! Яж тебе чо толкую? Ты – боец. Тебя другие будут касацца! Палками, железками всякими острыми. А ты не давай себя касаться, сама их бей! И проживешь подольше. А раздели тебя потому, што народ любит зрелища, и нет лучше зрелищ, чем голая баба с сиськами, катора скачет по арене! Оооо! Они тебя точно полюбют, обещаю! И вот чо, подруга – старайся, штоб красиво было! Может, тебя кто и выкупит! Богатей какой-нибудь! Или еще чо… тут оставят, при ямах. Будешь как мы!

– Что тут будет происходить, расскажете? И кто вообще вы такие?

Морна спрашивала и осматривала камеру – маленькая камера, ничего особенного. Дверь с одной стороны, дверь с другой. (Две двери в одной камере?!) Вода журчит у стены, струйка льется – все, как обычно в темницах где бы то ни было. Все эти тюрьмы строили будто по одному проекту – раз кто-то придумал, вот и строят сотни, а то и тысячи лет именно так. Только вот ДВЕ двери.

Топчан – каменный, крытый соломой – больше ничего. И цепи – на ногах, на руках – браслеты, замки. Не побежишь, не набросишься! Кошмар…

– А чо тут хитрого-то? – ответил на вопрос тот же мужчина. – Выведут тебя, милая, на арену, снимут с тебя цепи. Возьмешь оружие и будешь драться. Входят двое – выходит один. Входят трое – все равно выходит один. Всяко быват, ага. Но главное – ты должна убить все этих придурков или сдохнуть. Другого не будет.

– А если откажусь? Откажусь убивать?

– Тогда тебя будут учить. Крепко учить. И в конце концов ты все равно будешь драцца! Только ужо помятая. Тебе это надо? Да ты наплюй – думай токо о себе! Убьешь – и живешь. Не убьешь – умрешь! Тут все просто! Выживешь – тебя подлечат, и снова в бой. И каждый раз новые, каждый раз другие – даже интересно! Кормят тут хорошо, сама увидишь. Мыцца – вона, вода. Там же и гадишь. В тюрягах была? Нет? Ну, вот везде одно и тож. Кто мы? А мы такие же… были. Только заслужили, чтобы нас оставили работать тут. Преступники мы. Что сделали? А тебе разница есть? Наплевать – чо мы сделали. Уже и не помним… хе-хе-хе… Ну ладно – воду пей, вот тут, в ведре – тебе баланда, мясо, лепешка. Ешь, сил набирайся – вечером выйдешь на арену. И вот исчо – не вздумай на служителей накинуцца, бежать попытацца – будет очень больно и плохо. Точно тебе говорю, сам на своей шкуре испытал. Вишь, морда какая стала!

– Погоди! А где мой… друг? Ну тот, кого со мной привезли? Высокий такой, худой, со шрамом?

– Тут где-то, – надсмотрщик пожал плечами. – В другой камере. Вас таких дохрена, где за всеми-то уследишь. Мож, и увидишь его еще. Только не советую видеть. Если ты его увидишь, только на арене. А значит – должна будешь его грохнуть. Или он тебя. Тебе это надо? Дружок твой, да? Сочувствую. Забудь. Тебе у тебя нет никакого дружка, нет никакой жизни, кроме той – что здесь. И… вот что – захочешь мужика, ты мне скажи… Я так-то умею баб ублажить, ага! Только свистни! Нет – я по согласию, ты не подумай! Женщины же тоже хотят! Мож, еще больше, чем мущины, ага!

– Вали отсюда! – Морна скрипнула зубами, и надсмотрщик вздохнул с сожалением:

– Ну нет так нет! Чего сердицца? Было бы предложено! А то подумай, а? Ведь никого больше, кроме меня с напарником, не увидишь! Ежели токмо на трибунах! Зрителев! Так что не теряйси! Хоть перед смертью мущинского твердого попробуешь, вспомнишь!

Морна рванулась, гремя цепями, надсмотрщик на всякий случай отшатнулся и укоризненно помотал головой:

– Дикая еще. Ну, ничего… Обживесся, потом сама бушь просить, чтоб я тебя трахнул! А я еще посмотрю, уступить али нет! Пошли отседова! А ты жри, жри, сил набирайся! А то кожа да кости! Баба справна должна быть!

Мужчины ушли, Морна осталась сидеть на топчане. Ее мутило, справившись с очередным приступом тошноты, она пошла к струе воды. Сунула под ледяную струйку затылок, вздрогнула от колючего холода, вгрызшегося в голову, но стало полегче.