Против течения

Леший встал и ушел, а Марина, наконец, заплакала – от горя, изнеможения и бессилия: «Господи, эти мужчины! Ничего я в этой жизни не понимаю, ничего! Да и себя плохо понимаю – вот что это сегодня было, что? Как я устала, кто бы знал…»

Надо было идти мириться.

Леший разбирал в мастерской рисунки, когда Марина тихо вошла и, скользнув под его рукой, обняла и прижалась:

– Что ты тут делаешь? – спросила она, разглядывая картинки.

– Да вот, разбираю. Я хочу все эскизы им отдать. Ты посмотри – что мы себе оставим?

– Это ты правильно придумал.

Марина перебирала рисунки – везде Валерия: смеется, хмурится, улыбается. В рост и оплечно, в профиль и анфас. Вот одни только руки с браслетами, скрещенные ноги с высоким подъемом, изгиб длинной шеи с узлом волос – в ухе качается серьга…

– Как мне хотелось ее обнаженной написать! Такое совершенное тело…

– Не решился?

– Ну да, постеснялся.

– Она бы позволила.

– Да, пожалуй. – Он вспомнил, какой Валерия предстала перед ним в краткий миг откровенности.

– А ты никогда не хотел ее – как женщину?

– Да что ты! Даже в мыслях не было. Я на нее смотрел, как на античную статую за бронированным стеклом, только так, ты что!

«Античная, но гетера», – подумала Марина.

Лёшка заглянул ей в лицо, заметил, что плакала, поцеловал в висок:

– Марин, ты ведь… не уйдешь от меня? К нему?

– Даже не надейся!

Она шмыгнула носом, и Лёшка невольно улыбнулся.

– Дай мне что-нибудь, салфетка есть?

Он подал ей коробку с салфетками.

– Нет, если я тебе надоела, то, конечно…

– Ну что ты такое говоришь!

– А ты? Опять напридумывал невесть что?

– Но я же видел – на поминках.

– И что ты видел? Мы только разговаривали.

– Не только.

– Ну хорошо-хорошо. Обняла его, поцеловала. Лёш, у человека горе – мне его жалко. Я его как родственника, как брата утешала, можешь ты это понять? Я точно так же… не знаю… Сережку Кондратьева поцеловала бы!

– Сережку?..

– Т-то…

Она вдруг запнулась на звуке «т», чуть было не сказав «Толя» вместо «Лёша», но вовремя прикусила язык: «Этого еще не хватало, совсем с ума сошла!»

– Ты пойми, наконец, ничего такого между нами не было и быть не могло! Это все просто по-человечески, по-дружески, понимаешь?

– Ну да, ты-то, может, и по-дружески. А он… Ты же не знаешь ничего. Он же гулял от Валерии. Чуть не у нее на глазах… Наташу помнишь? Няню? Ну вот!

– Что – вот?

– С ней тоже.

– Ты откуда это знаешь?

– Откуда! Все оттуда! От Киры, откуда еще. Наслушался, пока…

– А если я тебе скажу – Валерия все знала? И сама ему разрешила?

– Да ладно?

– Она не могла… Помнишь, как ты про нее говорил – Снежная королева? Вот такой она и была.

– Да ты что? Фригидная? Такая женщина, ты подумай. Ну, тогда понятно.

– А он… Он любил ее. На самом деле.

– И все равно. Он привык, что ему все можно. Ему наплевать, что ты замужем.

– Лёш, ну ты можешь понять – он не в себе. Ему тоскливо, одиноко. Привык, что я все время там. Он же смотрит – и не меня видит, а Валерию. Ты пойми, что он чувствует.

– Знаю я, что он чувствует…

Марина, так устав от этих бесконечных объяснений, жестко ответила:

– Конечно, тебе ли не знать! Ты у нас специалист в этом вопросе!

И Леший, чертыхнувшись про себя, стал покаянно ее целовать:

– Марин, ну прости. Я дурак ревнивый. Просто я так боюсь тебя потерять…

«Что-то ты раньше не боялся, когда Киру обнимал», – подумала Марина, почувствовав, как всколыхнулась старая обида. А вслух только и сказала:

– Пойдем спать, поздно.

Но знала – уснуть не придется. Она ясно чувствовала в нем страстное мужское желание утвердиться, «застолбить территорию», доказать и себе, и ей: ты – моя женщина. Что ж, самое время. Первый раз в жизни она не то чтобы не хотела близости с Лёшкой, но как-то… страшилась, что ли? Сама не понимала. Так измучилась, так напряжен был каждый нерв, что любое прикосновение Лешего ощущалось как ожог, а внутри все дрожало и гудело – так гудят провода высоковольтной линии. И кого ударит током – ее или Лёшку? Ударило – ее. Сначала она попыталась было отвертеться, жалобно простонав:

– Лёш, я так устала…

– А ты расслабься Я сам все сделаю…

И она покорилась, зная, что иначе будет еще полночи разговоров и все равно этим кончится. Но Леший был так терпелив, ласков и нежен, что Марина скоро прикусила губу и задышала прерывисто – никогда еще наслаждение не было таким глубоким, острым и болезненным. И оба они сорвались в пропасть, и Марина совершенно потеряла себя – ее не было, не было! Осталась одна мучительная судорога сладкой боли и беззвучный крик, который все длился и длился.

Марина не в силах была пошевелить и мизинцем. Ей казалось, все ее существо рассыпалось на множество живых пазлов, составлявших прежде единое целое, объединявшее тело, душу и рассудок, и эти, похожие на мелкую морскую живность, комочки слабо шевелились, теряя связь друг с другом. Но в ту же секунду, когда волна горячего ужаса готова была смыть ее без остатка, что-то – чему не было названия, но присутствие чего она всегда в себе ощущала – что-то выключило ее сознание, и она мгновенно заснула тяжелым каменным сном.