Против Сент-Бёва

Такая двуслойность рукописи стала почвой для десятилетий научных споров о том, как ее следует публиковать. Версия Фаллуа (так же он поступил до этого и с «Жаном Сантеем») была нацелена на создание произведения, которое было бы понятно и привлекательно для читателей «Поисков», даже если это требовало принимать иногда рискованные решения и навязывать неупорядоченному источнику редакторскую композицию. В 1971 году, в разгар празднований столетнего юбилея Пруста, в престижной серии «Библиотека Плеяды» вышла другая редакция, подготовленная Пьером Клараком по результатам огромной текстологической работы. В ней более жестко разведены наброски статей и наброски романа – так, чтобы читатель мог увидеть первоначальный замысел «Против Сент-Бёва»; поэтому часть текстов из издания Фаллуа теперь были исключены из книги. С другой стороны, к этому времени было подготовлены к печати множество других набросков Пруста, и теперь на их фоне статьи в «Против Сент-Бёва» мы можем рассматривать как этап долгого и сложного процесса. Выяснилось, что с юности и до смерти (в том числе и одновременно с работой над подготовкой к печати частей романа) Пруст настойчиво возвращался к гибридным жанрам, колеблющимся между художественной прозой, критикой, эссеистикой – а также стилизациями и пародиями, биографическими заметками, салонными репортажами. Принято читать их как подготовку к роману, но и отдельно от истории «Поисков» у этих экспериментов есть и свое литературное обаяние, и свой смысл. Привычному уже образу Пруста как автора, писавшего всю жизнь один роман, можно дать одно уточнение: может быть, не один роман, а облако текстов, всё время сопротивлявшееся рамкам издательских и редакторских правил, жанровых норм, представлений о первичном и вторичном, главном и второстепенном в литературе. Современному читателю такое видение сочинений Пруста должно быть интуитивно ближе, чем критикам и ученым ХХ века. «В поисках утраченного времени» в любом случае вынуждает нас принимать неясные границы между частями, не вполне завершенные эпизоды, навязчивые повторы – неизвестно, случайные или задуманные. Идея Фаллуа, не стремившегося к ясности жанровых рамок, остается жизнеспособной.

Что означает прустовское «против» в названии книги? Спор писателя с критиком – сюжет вполне понятный, но Пруст выбрал для себя неожиданного оппонента. Шарль Огюстен де Сент-Бёв (1804–1869), очень плодовитый и популярный французский критик и гораздо менее успешный поэт, к литературной полемике начала ХХ века никакого отношения уже не имеет. «Метод», который Пруст приписывает Сент-Бёву, – по сути, распространенный и по сей день биографический подход к толкованию литературных произведений. Сент-Бёв использовал факт личного знакомства со всеми крупными авторами своего времени как допуск к их творческой кухне и свои суждения обосновывал не самым глубоким, но вполне связным психологическим анализом. Поколению Пруста уже должно было быть очевидно, что метод часто давал сбой: Сент-Бёв не оценил по достоинству ни Флобера, ни Бодлера, чьи имена составляют символический центр литературных дискуссий рубежа веков. Тем не менее имя критика в 1900-е годы еще было окружено почтением: стимулом-раздражителем для Пруста послужило празднование юбилея Сент-Бёва и посвященная ему хвалебная речь Поля Бурже. Пруст, по-видимому, чувствует чем-то опасную для него власть давно умершего соперника: скорее не в распределении актуального литературного капитала, а в способах чтения, в понимании смысла писательского труда.

Ошибки Сент-Бёва служат для Пруста доказательством необходимости пересмотреть сам вопрос об отношениях между искусством и реальностью. В никем не замеченных ранних статьях начинающий писатель уже определился со своей эстетической теорией. Положения ее во многом точно предвосхищают более поздние идеи критики и даже теории литературы ХХ века: авторская функция в тексте и реальный человек, чье имя стоит на обложке, никогда не идентичны; искусство автономно и управляется собственными внутренними законами; непосредственный читательский опыт более ценен, чем авторитеты.

Конечно, отстаивая почти мистическую независимость подлинной реальности творчества от ложной реальности биографов и даже от самого живого автора (поскольку книгу, настаивает он, производит сокровенное, глубинное «я», отдельное от авторской персоны), Пруст невольно раскрывает свою уязвимость. Особенно явно это обнажают два голоса Бодлера в статьях: «биографический» Бодлер в унизительной переписке с Сент-Бёвом, мучительно пытающийся приспособиться к авторитетному вкусу, найти себе хоть какое-то место – и совершенно оторванный от всех контекстов абсолютный поэт, звучащий в строках, укоренившихся в памяти его верных читателей. В «Поисках» бабушка рассказчика боится, как бы внуку не пришлось принять на себя груз судьбы «прóклятого поэта»: читателю романа полезно заметить, что «Против Сент-Бёва» возлагает ответственность за проклятие на умного и уважаемого критика, а не на невежественную «толпу».