Против неба на земле

Назавтра собрались евреи перед заманчивой вывеской‚ но входить остерегались‚ дабы не платить за первый визит. Зашел только Элькин муж‚ ибо сообразил‚ что для него это второе посещение‚ которое снова бесплатно. Пробыл у Гершеле немалое время‚ вышел – гордо оглядел народ:

– Дополнительное мое желание – воспарить духом и вознестись в понимании.

– А-ах!.. – вздохнули обделенные. – Такое оно у тебя?

– Такое‚ конечно‚ такое! Заходите. Каждому за грош.

– Откуда у нас грош?

– Он дает в долг.

– В долг? Стоит попробовать...

И снова установилась очередь. Чтобы Гершеле сообщал каждому его затаенную мечту‚ ставшую наконец-то явной:

– Осилить горы премудрости...

– Возвыситься по степеням совершенств...

– Покоя в непокое от врагов – такое твое желание...

Ночью Гершеле вернулся домой‚ сказал в удручении:

– Народу столько – некогда было поесть. А в кассе ни гроша.

– Гершеле‚ радость моя‚ – предложила Бася. – Подожди до утра. Уж за третье желание им придется заплатить.

Удача глаза дерет. Всякому охота войти в прибыльное дело‚ и наутро объявились товарищества на паях‚ голоштанник на голоштаннике‚ два мертвеца пустились в пляс – "Шлифер и Шляйфер"‚ "Пельцер и Мельцер"‚ "Махер и Шерешевский"‚ "Гурништ и Ко". Рынок расцветился под утро призывными вывесками: "Мы тоже знаем‚ чего ты желаешь!"‚ "Чтобы другие так знали‚ как мы это знаем!"‚ "Вот‚ наполнилось желание твое: зайди и восхитись!" И опечаленный Гершеле побрел к старой Цирле:

– Для чего зубы‚ когда нечего жевать? Для чего горло‚ когда нечего глотать?..

Она выслушала его рассказ‚ пожевала бесцветными губами‚ сказала печально:

– Я обещала преуспевание‚ и ты этого добился. По домам только и разговору о Гершеле‚ которому стоит подражать. Но доходов я тебе не обещала‚ – да и откуда тут доходы?

– Другого занятия нет?

– Есть и другое. Скупать позабытые истины‚ которые не в цене. Дождаться‚ когда объявится спрос‚ и выложить на прилавок, с коробом пройти по дорогам. Позабытые истины в завлекающей упаковке...

Ночью Бася жарко зашептала на ухо‚ не голос – шелк с бархатом:

– Не грусти‚ Гершеле‚ свет мой в окошке‚ переживем и это! Вот я разгадаю твои желания‚ самые сокровенные: досадно не будет.

– Ты это умеешь?

– Ну конечно! Первое желание – без оплаты. Второе – в долг. Третье – до ранних петухов.

Мальчика назвали Шолем...

...душа человека‚ что малый колокольчик. У одного глухая‚ надтреснутая‚ попользованная без смысла – стук-бряк‚ у другого звонкая‚ распевная‚ взлетающая на верха – дзынь-зынь. Шолему досталась легкая‚ заливистая душа – бубенчиком прозвенеть по жизни‚ но сквозь неодолимое его стеснение‚ сумрачную несговорчивость прорывалось наружу унылое бряк-бряк.

Это был нескладный подросток с блондинистыми пейсами‚ утонувший в зыбких ощущениях‚ – пугливо взъерошенный зверек с обкусанными ногтями‚ который с детства тянул калечную ногу‚ что тоже не добавляло уверенности. Шолем не любил заглядывать в зеркало‚ в водную стоячую гладь‚ ибо выпали ему на долю смытые, непроработанные черты лица‚ как недодержанные в небесном проявителе‚ без намека на складку возле носа‚ морщинку на лбу‚ без надежды на решительный характер‚ словно уготовано ему от рождения строить и разрушать‚ разрушать и строить без видимых результатов. Шолем опасался не боли – насмешки‚ разоблачения‚ и оттого вечно ссорился с приятелями‚ а бабушка Зельда держала его сторону‚ даже если он был неправ‚ бабушка не укоряла внука‚ хоть и было за что.

Обстоятельства копили обиды. Обиды растравляли раны и подсасывали укоризнами. Шолем забивался в угол сарая‚ раздражительный‚ неуживчивый‚ догрызающий остатки ногтей‚ бормотал жалобы с уговорами‚ упрашивал неведомо кого‚ чтобы расселась земля‚ пожрала насмешников‚ и если бабушка отыскивала его‚ то отпаивала теплым молоком‚ укладывала в постель‚ подтыкала одеяло под бочок:

– Закрой глаза‚ Шолем. Заспи обиду.

Садилась на скамеечку, открывала молитвенник, читала по складам, а мальчик ее слушал. На ветхих страницах было помечено карандашом: "Здесь вздыхают", "Здесь огорчаются", "Здесь охают и проливают слезы".

– А где же радуются? – спрашивал Шолем, но у нее не было ответа.

Бабушка Зельда говорила плохо‚ зато молчала она замечательно‚ молчанием утешая внука‚ утишая гнев-удручение. Шолем терзался благодарностью, не способный отплатить за ласку, но бабушка угадывала его томления и говорила так:

– Ничего, милый, не надо. Сохрани для детей своих. Отдашь то, что получил от меня, и мы в расчете. Только одаривай теплыми руками – не одаривай холодными.

Когда бабушка слегла в постель‚ изгрызанная болезнями‚ Шолем затосковал. Так тосковал‚ что не мог есть‚ не мог пить и исхудал без меры. Сидел возле ее кровати‚ твердил упрямо:

– Не уходи... Не пущу... Тебе еще рано...