Против, или Особняк над стадионом

Фильм, который они смотрели сегодня, был французским, с традиционным сюжетом в драматическом ключе, в котором рассказывалась семейная история времен оккупации Парижа немцами. В сюжет вплетались судьбы французских евреев. Пережила войну и оккупацию главная героиня фильма — жена французского банкира, католика, наследника старинного финансово-аристократического рода. Жена его по рождению была еврейкой, которая еще с довоенных времени скрывала свое происхождение, зная о традиционных антиеврейских настроениях в доме жениха. Эта мимикрия под француженку, жену банкира-католика, помогла ей избежать концентрационного лагеря. Все было бы прекрасно, не проснись в ней под конец жизни, где-то слева в груди, маленький зверек под названием совесть. Этот зверек-совесть напоминал миф о спартанском мальчике, который посадил за пазуху лисенка, прогрызшего его кожу, в потом сердце (физические угрызения как модель нравственных угрызений совести), пока мальчик не умер, претерпев страшные муки. В данном случае физические. Моральные муки старой банкирши были не менее ужасными. Она их тоже терпела всю жизнь, но не захотела умирать во грехе, а предпочла признаться сыну и внукам в своей всежизненный лжи.

Они шли молча, как будто каждый обдумывал фильм, заново просматривая самые жгущие кадры. Странное дело, пока они смотрели фильм, Маргарет время от времени хотелось уйти, так противны ей были колебания старухи-банкирши, как будто война и оккупация не кончились давно, а проклятый еврейский вопрос имел какое-то значение. «Наверно, у нас в Америке не имел, а во Франции имел и имеет до сих пор. Иначе, почему банкирша так осторожно открывала свою тайну сыну и внукам? Разве тайна — быть еврейкой — и в самом деле, была настолько страшной?» — подумала Маргарет. Подумала и поймала себя на мысли, что не уверена, стоит ли обсуждать еврейский вопрос с Крисом. Он может и не понять ее сомнений и колебаний, так далеки американцы от подобных проблем. Для них это и не проблемы вовсе! Хотя может быть и стоит. Ведь история человечества как единая материя не прерывается, а более того, возвращается к вечным сюжетам. Всегда есть следы прошлого. Словно прочитав ее мысли, Крис сказал: «Какая-то полоумная французская старуха! В Америке такие немыслимы!» «Потому-что никому нет никакого дела, кто ты: еврей, католик или протестант! — воскликнула Маргарет. — Вот, например, тебе, Крис, важно или неважно, что я еврейка?» «Важнее всего, Марго, что мы любим друг друга!» — он обнял ее, и они начали целоваться. Они шли, останавливались и целовались, пока не подошли к ее особняку. Фонари горели у парадной двери. На третьем этаже в кабинете ее отца зеленая лампа светила, как турецкая луна. Он никогда не ложился спать, пока Маргарет не возвращалась домой.

4

Маргарет познакомилась с Крисом всего месяц назад. Он пришел на концерт студентов консерватории вместе с приятелями по колледжу. В перерыве, ничего никому не объяснив, он пошел за кулисы и разыскал Маргарет. После концерта он пригласил ее в бар. С тех пор все началось. Они виделись часто. И несмотря на приглашения Крис никогда не заходил в ее дом. «Почему? Ты стесняешься?» — спрашивала его Марго. Он смеялся в ответ: «Разве я, по-твоему, стеснительный? Здесь над стадионом тах хорошо и вольготно. Что нам делать в комнатах?» «Почему Крис не заходит в дом? Чего он стесняется или стыдится? — спрашивала себя Маргарет. — И если нет, чего отказываться!?»

Однажды он пригласил Марго к себе домой днем. Он жил на границе Бруклайна и Брайтона, куда стекались трамваи, автобусы, грузовики, таксомоторы и прочие виды городского транспорта. Здесь было царство бензоколонок, мастерских по ремонту автомобилей, дилерских контор с демонстрационными залами для всевозможных автомобильных моделей. Здесь шумело, гремело, гудело, свистело, звенело с утра до ночи. Крис любил эти уличные шумы. Они были ему, как фермеру шум листвы и шелест стеблей кукурузного поля.

Отец был на бензоколонке. Мать уехала погостить в Вустер к старшей сестре. Они были совершенно одни. Никто не мешал им заниматься любовью. Она горячо любила его. Он это видел и чувствовал, потому что ничьи губы, кроме ее губ, не могли так отчаянно целовать его губы, ничьи губы не могли так страстно выпивать каждую клеточку его плоти, никто, до сих пор не был таким желанным, как Крис. И все же, даже после этого, Крис отказывался заходить к ней домой. «Почему?» — спрашивала она себя, и огорченная догадкой, больше не настаивала. Тоже самое было и с коттеджем на Кейп Коде. Он ни за что не хотел находиться внутрь дома, а тем более, ночевать, хотя иногда родители оставались в Бостоне из-за срочных дел, театров или светских обязательств.