Пространство и время

В прошлый раз, когда Гена зашел к ним в гости — якобы передать привет от Томки, Иван Алексеевич уговаривал его идти работать на РТС. Ипатьев обещал подумать.

— Смотри, у меня место веселое, на людях. — Отец, подкашливая в усы, помахал рукой: — Ну, чего стоишь? Проходи.

— Это что, Лидка такая стала? — показала Томка на фотографию.

— Лидка, — горделиво подтвердил отец. — Ходила в этом году в поход по разинским местам. Ну и щелкнулась там с ребятами. Взрослая стала.

— Мать на работе?

— А где ей еще быть? На работе, конечно. Желудок ее последнее время мучает. Прихварывать стала.

— Как подружки-то ее?

— Живы подружки. Все такие же, что Лизавета, что Катерина Ильинична. Божья троица. — Отец закашливался теперь чаще, чем раньше, скажет что-нибудь — и опять: бух-бух… — Ну-ка, давай за стол садись, солдат. А мы тут с Томкой по старой памяти…

Отец, придерживая правой рукой поясницу, ушел на кухню; Томка порылась в сумке, достала какую-то коробку, и с кухни раздался удивленный голос Ивана Алексеевича:

— Мне? Да ты что, Томка… Куда мне ее…

Ипатьев тоже заглянул на кухню: отец Томки, встревоженно-взволнованный, не замечая, как свободной рукой взъерошивает на голове волосы — это еще осталась привычка молодости, — держал в правой руке темную резную трубку с матово-блестящим металлическим наконечником и точно таким же колечком-ободком по краю люльки.

— Ну, это ты угодила мне… спасибо…

Отец Томки давно уже не курил, бросил, как только начался у него всерьез кашель, но иногда, в лучшие свои минуты, он позволял себе встряхнуть стариной, завел для этого трубку, хороший болгарский табак и со смаком, потихоньку, помаленьку сосал трубку, с редким удовольствием пропуская сквозь рыжеватые усы ровные сине-прозрачные колечки дыма… Удивительно, когда он курил трубку — а курил он ее редко, — почему-то меньше начинал кашлять и всегда говорил: «А как же. Нутро, оно знает, чего ему нужно, — попригрелось малость, прокалилось чуточку — и легче ему там, суше, спокойней…» Отец вертел в руках трубку, и глаза его неподдельно счастливо блестели, даже слегка увлажнились; он обнял дочь, сказал:

— Буду теперь курить — вспоминать тебя. Спасибо. — А поцеловать себя Томка как-то не дала, уклонилась — постеснялась, что ли?

После этого они быстро, наспех накрыли стол. Отец с сожалением сказал:

— Лидки вот нет. А то б она обрадовалась. Она иной раз скажет такое… Говорит: Томки нашей вообще нет, ее, видели где-то сбоку иного мира, чего-то она там продает — вроде как небесные цветы.

— Чего, чего? — удивился Ипатьев.

— Да она у нас такая, все чего-то выдумывает. Чем дальше, тем больше. Какие-нибудь курсы фантастики открылись бы, что ли.

— А про меня она точно говорит, — серьезно сказала Томка. — Я, может, в самом деле где-то сбоку от мира живу. Вот ей-богу!

— Не учишься? — спросил отец.

— Не до учебы, отец.

— А что ж за дела такие?

— Жизнь, отец. Жизнь — это и есть мои дела.

— Так она у всех, наша жизнь. Она у нас общая. А дела у людей разные.

— Ну, завел, отец… Я у тебя, может, невеста сегодня, а ты про дела да про то, как сажа бела.

— Невеста? — не понял отец.

— А что, не подхожу? Вон из армии приходят бравые солдатики, отбоя от них нет… Чего молчишь, Ипашка?

— А чего я? — растерялся Генка; он никак не мог понять Томкиной игры.

— Как чего? Вот и расскажи теперь про себя. Звал в жены?

— Ну, звал… — не сразу ответил Ипатьев, сильно покраснев.

— Видал! — воскликнула Томка и, подмигнув отцу, рассмеялась от всей души. — А ты говоришь, я на невесту непохожа…

— Да ты постой, постой, — не понял отец, — вы что, в самом деле серьезное что-то говорите или шутите?

— А ты спроси его, — продолжала смеяться Томка и кивала на Ипатьева. — Он тебе все расскажет.

— Да я чего… — мялся Генка. — Было такое… — И никак не мог понять, что он должен говорить: то ли рассказывать, как предлагал Томке выходить за него замуж, то ли прямо сейчас просить ее в жены — но тогда чего она так смеется? — то ли, наоборот, на шутку все это надо свести, вроде как было и не было, — не мог он взять ничего в толк и лишь болезненно морщился и жевал слова.

— Вишь женихи какие… — посмеивалась Томка. — Когда отец с матерью не видят, они ой как горазды женихаться, особенно им в темноте это нравится — любо-дорого, а как чуть до дела — так даже бравые солдаты деру дают… Ну, не умора, отец?

— Нет, я все-таки вас не пойму. — Отец сосредоточенно, почти сердито нахмурился. — Вы, если со мной шутите, так и скажите, а то я для шуток уже староват, не сразу понимаю. Вот так…

— Верно, отец! Пусть говорит прямо, — не унималась Томка. — Солдат ты в конце концов или не солдат, а, Ипашка?

— Я солдат, — кивнул Ипатьев и сглотнул слюну. — В общем, дело было так, Иван Алексеевич, я в городе был у Тамары, я вам рассказывал.

— А все рассказал-то? — продолжала вставлять насмешливое словцо Томка.

— Не все рассказал, это точно. Главное, Иван Алексеевич, — Ипатьев мучительно подбирал слова, — я вашей дочери Тамаре, значит… это, предложение сделал…

— А я что? — все спрашивала Томка.

— А она, значит… она вот телеграмму прислала мне… встречай, мол.