Просто люби жизнь

Я пробираюсь к двери, в голове роятся убийственные мысли. Могу только сказать, лучше бы здесь был бар «У Харриет», и где подавали бы водку «От Харриет», и лучше бы они наливали двойные порции.

Оказывается, бар Харриет существует, и он почти пуст, что, я думаю, связано с тем, что большинство посетителей стеклось в аудиторию. Там не подают водку, но наливают «Беллини со вкусом жевательной резинки», и я, усевшись на барный табурет, быстро заказываю две порции подряд. Я знаю, что не должна была позволить, чтобы меня доставала Женевьева. Или суперфанатки. Или этот японский бизнес. Но я ничего не могу с собой поделать: я просто вне себя от стресса.

Каждый раз, когда я открываю новый слой в жизни Мэтта, этот слой оказывается еще более токсичным и сложным. А он, кажется, даже не замечает этого. Он, кажется, не видит ничего. Ходит, моргает, как какая-то лошадь, тянущая тяжелую повозку, ведь его работа – это повозка… Нет, его семья – это повозка…

Внезапно я понимаю, что бормочу себе под нос, как сумасшедшая. Я поднимаю глаза, надеясь, что за мной никто не наблюдает, и вижу знакомое лицо. Это дедушка Мэтта. Еще раз, как его зовут? Ах да, Рональд. Он сидит в другом конце бара, одетый в костюм в тонкую полоску, и потягивает бокал вина. Он представляет собой такое нелепое зрелище на этом розовом пушистом барном табурете, что я не могу удержаться от улыбки. Рональд ловит мой взгляд, явно задаваясь вопросом, знает ли он меня.

– Я Ава, – говорю я, подходя к нему, и протягиваю руку. – Подруга Мэтта. Мы встречались в доме Уорвиков.

– Ава! – Его взгляд светлеет. – Да, я помню. Моя дорогая, тебе нравится выставка?

– Вроде того, – говорю я. – А почему вы не на главном мероприятии? Все сейчас на сцене. Мэтт, его родители, Женевьева…

– Я знаю. – Легкая дрожь пробегает по его лицу. – Уверен, это очень интересно. Но эта аудитория, она такая утомительная. Они визжат.

– Да, – соглашаюсь я. – Так и есть. Вы, наверное, всегда посещали выставку? – добавляю я, когда мне приходит в голову, что Дом Харриет тоже был его жизнью.

– Верно. – Рональд, кажется, обдумывает вопрос. – В мое время у нас не было выставок. Все было по-другому. Менее… восторженно. Я всегда прихожу и смотрю, как идут дела. – Он неопределенно указывает в сторону толпы. – Но я предпочитаю быть здесь. – Рональд салютует мне бокалом, и я следую его примеру. – А ты? – вежливо спрашивает он. – Не захотела смотреть на Матиаса на сцене?

– Я начала смотреть. Но… – Я замолкаю и слегка стушевываюсь. Не горю желанием вдаваться в обсуждение Женевьевы и ее суперфанатов.

– Еще выпьешь? – спрашивает он, заметив мой пустой стакан, и кивает бармену.

– Утопим наши печали, – говорю я, и это должно быть шуткой, но звучит куда искренней, чем я хотела.

– Давай. – Рональд улыбается, но голос его тоже звучит довольно искренне, и его рука слегка дрожит, когда он поднимает бокал.

Этот пожилой вежливый мужчина кажется немного хрупким. Я помню, как Эльза несколько раз затыкала ему рот за обедом. А потом Мэтт сказал мне, что говорить в его семье «нелегко».

И вдруг я чувствую прилив раздражения. Что такое с этими Уорвиками? О проблемах нужно разговаривать. Проблемы нужно проветривать на свежем воздухе, а не запирать, чтобы они гнили.

– Могу я вас кое о чем спросить? – поворачиваюсь я к Рональду. – Когда мы впервые встретились, вы начали рассказывать мне историю. С вами случилось что-то плохое. Но нас прервали прежде, чем вы успели договорить. Что ж, теперь у нас полно времени. И я подумала… Только если вам хочется… Не могли бы вы рассказать мне эту историю сейчас?

Сказать, что Рональд выглядит испуганным, значит не сказать ничего.

– Ты не захочешь слушать о моих проблемах, – сразу же говорит он, отводя глаза.

– Хочу, – настаиваю я. – Действительно. Мы ведь больше ничем не заняты, не так ли? А тогда в доме я почувствовала, что вы хотите с кем-то поделиться. Ну, вот я здесь. Готова выслушать.

Это занимает у него добрых полчаса, с повторениями и объяснениями, но наконец он рассказывает мне свою печальную историю. И это действительно печально. Это отчаянная история. Это такая история, от которой хочется кого-нибудь сильно ударить.

Кто-то обманул его, притворившись его лечащим хирургом и запросив его интимные фотографии «для своих записей». После некоторого замешательства он предоставил их – не посоветовавшись ни с кем из членов семьи и испытывая гордость от того, что ему удалось справиться с айфоном.

Когда он рассказывает мне, что мошенники тогда потребовали пятьдесят тысяч фунтов, я чувствую раскаленную ярость. Эти люди – зло. Кому вообще может прийти в голову сделать что-то подобное? Пришлось вмешивать полицию, и ему пришлось показать фотографии своим детям, и я могу понять, почему он выглядит таким убитым. До сих пор подавленным.

– Видишь ли, это такой позор. – Он улыбается, но его бледно-голубые глаза влажно мерцают. – Все говорят, что мне надо двигаться дальше. Но я каждое утро смотрю на себя в зеркало и думаю: «Ты несчастный старый дурак».

– Давно это случилось? – спрашиваю я.