Прощение (СИ)

Даррен вырастил Адриана и всегда любил его, как родного сына. Мальчик стал его единственной радостью. Отец даже иногда так и звал его. Но невольник всегда знал, что рано или поздно правда откроется, и что, быть может, у него отнимут его дитя. Мужчина всегда был готов к этому, помня ещё попытки сэра Гарольда приблизить к себе внука. Рано или поздно и Фелиция могла возмутиться и попытаться забрать племянника себе. Так что все эти восемнадцать лет Даррен был готов к такому повороту событий. Готов-то готов, а вот принять это, как должное, мог ли найти силы? Он уговаривал себя, что да, а в глубине души считал это несправедливым. Мужчина понимал, что на момент женитьбы на Алиссии соединиться с настоящей своей любовью не мог, и даже спустя несколько лет, когда оба они овдовели, их воссоединение было не возможным. Адриан поэтому всегда оставался единственной отрадой своего приёмного отца, хотя и воспитывался им фактически по приказу сэра Гарольда. И Даррен не чувствовал себя одиноким рядом с мальчиком, рядом с ним обретал смысл жизни, ведь тот являлся его сыном, его, кто бы что ни говорил, ведь вырастил и любил, как родного.

Даррен считал, что всё должно быть на своих местах. У них и так всё странно и необычно: не пойми, кто кому брат, кто кому сват…. Он считал, что лучше и правильнее всего будет, если Адриан простит своего родного папу и примет его, а приёмного станет звать дядей, кем, кстати, женившись на его тётке, тот и стал являться.

И, наверное, новый супруг леди Фелиции был абсолютно прав. Пусть родители примут своих детей, а дети — родителей. Только так и никак больше возможно наладить мир не только между Джеральдом, Дарреном, Конни и их сыном, но и во всём этом странном семействе. Ведь в замешательстве не только Адриан, его мачеха и оба его отца. Сложно разобраться, что у них вообще происходит: Геральдина, имея родного папу, с которым часто переписывалась и изредка виделась, когда тот бывал на Родине, вслед за кузиной звала и Джеральда папой; Констанция считала сына мужа своим родным сыном; обе девушки влюбились в одного и того же парня, которого общество считает их братом; да, и ещё покойный дедушка объявился…! Когда-то же должен настать конец всему этому хаосу! Фил, с которым Даррен очень сблизился, в открытую говорил: «дебильная семейка». Тот вообще считал, что только он, Даррен, дедушка и Адриан были нормальными, остальные «какими-то дебилами».

Может, в чем-то молодой человек был и прав? Но что делать с чувствами, с внутренними мирами людей? Они являлись просто такими, вот и всё. И надо принять их такими: пусть немного странными, со своими слабостями, достоинствами и ошибками… Как ни крути, все родные люди, по крайней мере почти все.

Но иногда Даррен, конечно же, негодовал, иногда даже ему, одному из самых терпеливых, казалось это несправедливым. Мать та, что воспитала, а ни та, что родила. Это относится и к отцам. Он ругал себя, корил, но были моменты, когда ему казалось, что у него отняли сына. И всё-таки в глубине души мужчина не хотел его отдавать! «Где ты был все эти восемнадцать лет?! — думал иногда Даррен. — Объявился! И что тебе надо?! Раньше надо было. Не бывает причин, чтобы бросать своих детей! Да какое вообще ты имеешь право на такое бесчеловечное «воспитания»? Где ты был все эти годы?! Разве твоим «прости» можно перекрыть восемнадцать лет?». И бывший невольник винил себя за такие мысли. Джеральда было по-своему жалко, но ещё жальче ему было Адриана…

…Адриан же потерял всякую надежду увидеть когда-нибудь Даррена. Он до сих пор не знал, кто муж Фелиции.

Как принять родного отца? Как забыть то, что он с ним сделал? Как научиться жить с этим? Джеральда обозвали извращенцем, потому что странно себя вёл, и тот решил отыграться на своём сыне… Каково это, когда над тобой издеваются так, будто бы палачи — сами дьяволы? А когда по приказу родного отца?

Бывают такие люди, которым надо кого-то жалеть, о ком-то заботиться… Адриан был одним из них. Он был слишком добр и сердоболен, чтобы отвергнуть Джеральда.

Но…, как и прежде, сердце юноши тянулось к тому, кто его вырастил. И в глубине своей души, как бы не винил себя за ту боль, которую может причинить этим Джеральду, Адриан не мог забыть Даррена, и его в тайне ото всех звал «папой»… Поэтому он никогда не говорил о нём сам, чтобы не называть по имени. Разумом бывший раб знал, кто его родной отец по крови, а сердцем принять этого пока был не в силах. Вспоминая Даррена, его голос, его отцовские объятия, дни, проведённые с ним, то, чему он учил его, мог ли Адриан не плакать, мог ли оставаться не благодарным, мог ли не любить его, ни тосковать, ни мечтать о встречи, ни считать его папой? Восемнадцать лет не прошли даром, и сейчас внезапно объявившийся отец мог ли требовать, чтобы его так быстро приняли, как родного, забыв при этом того человека, который все эти годы любил и воспитывал этого мальчика?