Прощание

Как так случилось, что Африка никогда не входила в планы моих путешествий? Смешно, ведь при этом я испокон веку собирал африканское. Я знаю только Алжир и Северный Египет, Даже до Танжера я не добрался. Ливингстон, Стэнли всегда были для меня большими людьми. Почему я никогда не чувствовал потребности последовать по их следам?

— Ты уже собрал свои вещи? — озабоченно спрашивает старик вечером. — Ты подумал о том, чтобы врач дал тебе лекарства на всякий случай?

— Все уже сделано, — говорю я, необычно тронутый заботой старика.

— Много времени у нас уже нет, — говорит он после того, как мы молча выпили виски, которое старик поставил на стол сегодня. — Ты хотел мне все же рассказать, как впоследствии сложилась твоя жизнь с Симоной, — и ухмыляется над своей ходульной манерой речи.

— Как должна «сложиться» жизнь с Симоной? Через несколько дней она вернулась, на этот раз в штатском.

— Тебе повезло, что твой дом остался цел. Ведь совсем рядом располагалась прожекторная позиция.

— Что значит «мой дом», это были две комнаты, чулан и крошечный камбуз, все это с покосившимися стенами в стариковской хибаре. И все это без электричества и воды из общественного водопровода.

— Как это так?

— Электричество мы вырабатывали сами. Часто агрегат выходил из строя. А для воды у нас был насос в погребе.

Теперь меня захватили воспоминания, и картины в моей голове обгоняют друг друга.

Я медленно глотаю виски, мне нужно время для того, чтобы навести какой-то порядок в себе.

— Не надо представлять себе наше жилье как трущобу, — начинаю я снова, — мы вполне сносно жили от овощеводства и от леса.

— А Симона играла роль домашней хозяйки?

— Да — но лучше по порядку: лето тогда было теплым и зеленых томатов и огурцов было у меня навалом. На кислых торфяных почвах все растет великолепно, даже арбузы, но особенно тыквы. Я посадил семена на пробу, а затем из этого получился богатый урожай. Мы делали маринованные огурцы, кисло-сладкую тыкву и маринованные огурцы с горчичной заливкой, а также незрелые зеленые томаты. Если где-то можно было достать стеклянные банки для консервирования, мы отправлялись туда, но все равно не могли справиться с обилием овощей. В конце концов мы отнесли уродившиеся громадными тыквы на чердак, чтобы они отлежались. Через два месяца мы сбросили их сверху на бетонный пол. Они взорвались как бомбы. Немного сахара, который нам удалось добыть, нам не хотелось тратить на производство тыквенного мармелада или мусса. Однажды над нашей опушкой леса промчался настоящий маленький смерч. Это было поздней осенью. Когда я утром пришел в садовый домик, было чертовски холодно, хотя весь день светило солнце. И тут я увидел причину этого: из верхнего освещения, которое я с таким трудом устроил сам для того, чтобы создать ателье, исчезло большое тяжелое стекло. Никаких осколков, ничего. От стекла никаких следов. Потом я случайно нашел его лежащим в траве, на удалении добрых пятидесяти метров. Этот смерч всосал его и плавно положил, всосал, несмотря на замазку. Просто чудо!

— Чего только не бывает, — отвечает старик на мое удивление, связанное с этим воспоминанием.

— Зимой мы чувствовали себя как в Сибири: нашу крошечную спальню я окрестил хрустальным дворцом, так как наклонный потолок в отражении света лампы просто искрился — все было покрыто инеем. А затем были постоянные проблемы с водой.

— Звучит все это, как отзвук веселой сельской жизни. По-настоящему романтически, — говорит старик и делает большой глоток виски. — И, несмотря на это, мне трудно понять, как тебя привели в загс.

— Мне тоже! Но ты должен говорить прямо! Ты на часы смотрел? Мне-то все равно, но ты сегодня снова должен быть на палубе.

— Старым людям нужно мало сна, так всегда говорится. Давай, не томи, говори дальше!

— Итак, я рассказываю тебе это, потому что это смешно: я сохранил интересную, историческую телеграмму. Я получил ее в Берлине, где был у одного антиквара. Я помню ее наизусть: «В общине все готово точка приезжай сейчас же точка». И это должно было означать, что служащий загса находится в полной боевой готовности и что друзья готовят свадебные торжества.

— И ты прервал свою поездку?

— Так точно! Я бодренько возвратился в Фельдафинг, и как только подошло время забирать в ратуше продовольственные карточки, все было сделано в один присест.

— Продовольственные карточки и женитьба?

— Служащий загса даже прибег к высокому стилю, помянув флот: мой шаткий жизненный кораблик теперь обрел надежный порт…

— Он так и сказал — «порт»?

— Да. Наполовину выплюнув. У него отсутствовали два передних зуба.

Через некоторое время старик откашливается:

— Извини мое любопытство — но почему позднее ты расстался с Симоной?

Я основательно выдыхаю воздух и говорю:

— Сначала все шло очень хорошо. Я много писал маслом. На пленэре и Симону в качестве модели. Но затем сельская жизнь пришлась не по вкусу Симоне, и она позаботилась о том, чтобы началась напряженность в отношениях.

Так как я снова замолкаю, старик настаивает:

— Рассказывай.