Просчёт финикийцев

Как ты уже догадался, это письмо существует лишь в твоем воображении, поскольку сама я в жизни никому не писала. Мне следует быть сейчас в дороге, нестись на полной скорости к побережью, чтобы спасти тебя от Ауада, а нашу реальность — от вас с ним вместе взятых. Но я лежу в темноте с закрытыми глазами, за окном фуры тянутся по шоссе, словно волы, перепахивающие бесконечное снежное поле, а в голове у меня играет на повторе глупая песня про луну.

Однажды в Париже ты спросил, кем я хотела стать, когда вырасту. Помнишь ту комнату, картину с танцовщицами, фонари и кованые завитушки на балконе?

— Карла, — бросил ты в темноту.

— Снова не спишь?

— Cлушай, а в детстве ты ведь не думала, что станешь тем, кем ты стала…

— У меня не было детства.

— И все же?

Я молчала минут десять, надеясь, что ты заснёшь. Когда-то эта комната не была гостиничной. Здесь жили благополучные горожане, с деньгами, надеждами, будущим.

— Я хотела стать певицей.

— Да ладно! Как Бритни Спирс?

— Как Элвис и Том Джонс. Но с моими вокальными данными лучше молчать.

В конце семидесятых у меня была стрижка лесенкой, пять кукол Барби, серебряное распятие, коробка от печенья, где хранились фломастеры, и потрепанный журнал “Космополитан”. А еще пластмассовая щетка для волос, которую я держала, как микрофон, репетируя в ванной перед зеркалом. Я беззвучно открывала рот под кассету и представляла будто стою на сцене, и мне подпевает стадион. Я никогда не расскажу тебе в этом, Энди, и вовсе не из боязни осуждения или насмешек. Меня убивает пропасть, лежащая между иллюзиями прошлого и реальной жизнью. Невыносимо больно вспоминать о чем-либо, оставшемся на той стороне.

По плану, я должна была закончить школу с отличием, поступить в университет, выйти замуж. Стать покладистой и успешной. Не бросать дела на середине, не ныть, оправдывать ожидания. Но в какой-то момент, который всегда настает, хотя никто не готов к нему морально, планы летят в гигантский шреддер энтропии, и ты превращаешься в пародию на человека. Как обложка книги, не соответствущая содержанию. Как ячейка памяти, выделенная под ненужную переменную.

Я не спросила, кем хотел стать ты, и было ли у тебя детство. Я закрыла глаза и заснула скучным сном без сновидений, каким спят люди, привыкшие жить по команде, и убегающие, словно от большой беды, от собственных истинных желаний.

Знаю, ты готов отдать ради меня что угодно, даже молодость, жизнь и свободу. Но любая жертва напрасна, потому что цена любви и привязанности в нашем мире смехотворно низка. Все, кого ты когда-либо полюбишь, рано или поздно уйдут, оставив тебя захлебываться в океане невостребованных чувств, несказанных слов и невыполненных обещаний. Лучшее, что я могу сделать сейчас — поведать тебе об этом.

Мишель опускает жалюзи, указывает жестом на пластиковый стул.

— Объясни мне, Энди, почему ты отказал Ауаду сразу, ни секунды не подумав?

— Он мне не нравился.

Пусть он катал меня по морю, кормил рыбой и рассказывал о тайнах бытия. Однажды под утро, сидя на палубе и глядя в розоватое предрассветное небо, я догадался, что все это — испытание, изощренный тест на паршивость.

— Знаете тему про человеческие жертвоприношения в Библии? Заклание Исаака, пророк Илия и двести жрецов Ваала, плач Иеремии, апокалипсис от Иоанна… Человек любящий и привязанный уязвим. А тот, у кого ничего нет, скользит по жизни не погружаясь, и море ему по щиколотку, особенно если он укурен в дрова.

— Как Ауад отреагировал на отказ?

— Сказал, что свяжет меня, запрет в каюте без окон, и отойдет подальше от берега, потому что морская болезнь накрывает сильнее в закрытом пространстве. А если я не захлебнусь в собственной рвоте, сбросит меня за борт, на радость рыбам.

— Он говорил серьезно?

— Конечно. С другой стороны, мы оба знали, что придется переждать шторм. Время и погода подпортили его блистательный план.

Я остановился посреди улицы и показал Ауаду третий палец обеими руками. Будь у меня была третья рука, показал бы три третьих пальца. Внешне он был спокоен, как языческий бог. Неторопливо приблизился и двинул мне кулаком под ребра. Не особо сильно, только чтобы донести идею. Я потерял равновесие, упал и приложился затылком о камни. В голове гудело и раньше, а теперь и вовсе взыграли Иерихонские трубы. Мимо проезжали машины, но никто не остановился. Какая-то женщина взвизгнула и ушла с балкона.

Плохо помню, что было дальше, но после полуночи я оказался на краю утеса, нависшего над прибоем. Волны ухали и бились не на жизнь, а на смерть, обдавая меня теплыми липкими брызгами. Я кричал, обращаясь то ли к Ауаду, то ли к Озмилькару, то ли к своему непутевому отцу. Пытался объяснить им что-то, или доказать, понимая что ни один из них меня не услышит.

На улице внизу Ауад изображал любопытного прохожего. К нему примкнули несколько настоящих прохожих, а вскоре и полицейская машина. Я видел, как он разговаривает с патрульными, кивает и красиво разводит руками. Сам себе актер, сам себе сценарист.