Просчёт финикийцев

Пока мы ждали еду, Карла достала из сумки картонную папку, в которой лежали несколько подшитых скрепками листов. Черно-белые снимки и ксерокопии вырезок из газет. Я снова ощутил неумолимый горьковатый привкус прошлого. Как в детстве, когда находишь у бабули в шкафу старье, завернутое в газету, разворачиваешь и начинаешь читать. Про коварные нападения диверсантов в давно проигранной войне. Про кассовые сборы и разводы знаменитостей, почивших в респектабельных могилах. Про кулинарные изыски и сериалы в программе телепередач. А потом добираешься до титульного листа с датой, и понимаешь, что тебя тогда не было даже в проекте, а могло и вовсе не быть, если бы войну выиграли другие, звезды сошлись иначе, либо твои родители нашли себе альтернативную пару.

Мужик с лицом шиитского лидера поставил перед нами плошки с салатами и корзинку с горячим хлебом. Карле он принес черный кофе, а мне банку кока-колы. Я бы выпил пива, но не решался спросить, есть ли оно у них вообще.

Запихнув в рот кусок лепешки с хумусом, я открыл папку. Первой шла ксерокопия статьи из «Гардиан» 1989 года. «...Таифские соглашения, подписанные при участии Лиги арабских государств, положили конец многолетнему кровавому конфликту». «...Поставили в затруднительное положение лидеров христианской общины Ливана». «...Фактическая Сирийская оккупация». «...Десятки тысяч христиан вынуждены покинуть страну, скрываясь от преследований за военные преступления». В статье мелькали несколько имен, ни о чем мне не говоривших.

Впрочем, я кое-что слышал о той войне. Когда мне исполнилось тринадцать, маменька замутила эпическую поездку в Иерусалим, хлопотную и лишнюю, как большинство ее проектов. Из толпы израильских родственников, которые истязали нас застольями в перерывах между посещением святых мест и торговых центров, мне запомнился муж троюродной сестры отца. Мрачный мужик в инвалидном кресле, не сказавший за вечер и пары фраз. В 1982 году на подступах к Бейруту он подорвался на самодельной мине, но выжил, хотя, думаю, был не особо этому рад.

Маменька предупреждала, что говорить с этим человеком о войне и увечьях — дурной тон. Но однажды я заметил его одиноко курящим на крыше, подошел и задал вопрос о страхе смерти. Родственник, которого я не видел ни до, ни после, ответил на удивление охотно.

— На войне вовсе не страшно, — сказал он, — там до боли тоскливо, словно черная неподъемная глыба нависает над душой. А так, ты просто сидишь полночи в туалете перед каждым сражением. В бою делаешь то, что тебе говорят и стараешься выжить. Страшно становится потом, через месяцы и годы. Когда осмысливаешь все, что творил сам, что творили остальные. Когда понимаешь, что все это неизбежно будет повторяться, пусть в другом месте и с другими людьми. Потому что нет никаких своих и чужих, есть сильные и слабые. И абстрактные ресурсы, как оправдание и повод.

Я подумал тогда, что не напрасно маменька притащила меня на другой конец планеты. Некоторые разговоры стоят того, чтобы потерпеть окружающий идиотизм.

— Человек, которого я ищу, родился в Ливане, — сказала Карла, вытряхивая меня из воспоминаний, — в христианском квартале Ашрафийе, восточный Бейрут. Их семья восходила к старинному роду, сами они считали себя потомками финикийцев, хотя тому нет никаких научных подтверждений. В восемьдесят пятом он бежал, сменив имя. Сейчас ему должно быть около сорока.

Я перевернул страницу.

С черно-белой фотографии улыбались восемь парней и девушка, одетые в неопрятную военную форму. Они прислонились задами к допотопному джипу с пулеметом. У одного в руках гитара, у двух других — автоматы Калашникова. Пулеметчик, оскалясь кривенькой улыбкой, изображал, будто целится в фотографа. У девушки на шее висел массивный крест.

— Бойцы объединенного христианского фронта, 1983 год, — сказала Карла.

Я невольно подумал о том, что все они давно убиты. Причем девушка погибла первой, она выглядела такой милой и беззащитной.

— Он здесь есть? — спросил я.

— Паяц за пулеметом.

— Мне нужно имя, не говоря уже о компьютере с выходом в сеть. Я не чертов экстрасенс, чтобы находить людей по фотографии. Я всего лишь умею угадывать коды, пароли и шифры.

— Ты можешь больше, чем думаешь, — сказала Карла.

Она начала меня раздражать. Я перевернул страницу. Ксерокопия газетного некролога с текстом, написанным арабской вязью. На нечеткой фотографии мужик лет двадцати пяти, в черной рамке с крестом. Кудрявые волосы и козлиная борода. На Ближнем Востоке, а также в некоторых неблагополучных кварталах Джерси, так выглядит каждый второй.

— Его имя Ауад Мансури, — сказала Карла, — и он как-бы погиб в апреле 1985, когда упал в колодец глубиной в несколько метров в долине Бекаа.

— Упал в колодец?

— Не очень достойная смерть. В те годы многие ливанцы раскапывали финикийские захоронения в поисках золотых монет. Из-за войны некому было их остановить, а им нечего было опасаться, кроме древних проклятий и собственного идиотизма.

— Так ты хочешь, чтобы я нашел покойника?

Она перевернула страницу, и мы увидели еще одну заметку: