Пророки

А после те, кого привезли сюда насильно. Те, кого сгубила страда, но большей частью те, кто отказался стать тягловым скотом, всей кожей выражая неповиновение. Это они глядели из темноты и временами шептали детям своим: «Как вы могли?» И Самуэлю слышалось в их словах: «Как вы могли им позволить?», а Исайе: «Как вы могли остаться?» Ответов голоса не давали, и пробелы в их речах каждый заполнял по-своему.

Самуэль поднял голову первым. Рассудил, что, раз муки не миновать, уж лучше страдать за дело. Один из недомужчин рванул на себя цепь, пристегнутую к ошейнику. Но Самуэль не упал. Трое надсмотрщиков примотали их с Исайей цепи к телеге, в которую уже забрался Джеймс. Эта старая хлипкая колымага — повозка в смысле, хотя и Джеймса можно было бы так назвать — давно нуждалась в починке. Колеса погнулись и разболтались, из-за чего во время езды телегу трясло на всех ухабах, но и тащить ее становилось куда тяжелее. Сквозь изглоданный временем кузов проглядывала земля, и ехать в нем было попросту опасно. Впрочем, ни путь, ни ношу колымага уже давно не облегчала.

Джеймс махнул рукой, и народ начал потихоньку выступать из тумана. Вскоре Исайя перестал считать, сколько человек по приказу старшего надсмотрщика втиснулись в кузов, и задумался о расстоянии, отделявшем его от них и от Самуэля. Люди спешили, подгоняемые то ли восторженным предвкушением, то ли страхом. Впрочем, какая разница? Им важно было лишь то, что, забравшись в телегу, так и норовившую рассыпаться под их весом, они возвысились. Могли теперь, пока не видит тубаб, смотреть на оставшихся сверху вниз. И это тоже было невыносимо. Лишь чуточку оторвавшись от земли, люди выпячивали груди, вскидывали подбородки и упирали руки в боки. Исайя прощал им подобную глупость, зная, как жестоко они заблуждаются. У Самуэля же она застревала в глотке рыбьей костью.

Кузов телеги набили людьми, Джеймс с кнутом в руках уселся на козлы и приказал запряженным в повозку Самуэлю с Исайей тащить ее вокруг всей Пустоши. И это в воскресный день! Интересно, что по этому поводу думал Амос? Обрадовался он их несчастью или обозлился? Обернувшись на оставшийся в тумане народ, Самуэль с Исайей заметили его в толпе. Амос стоял, зажав под мышкой книгу. С такого расстояния разглядеть можно было лишь смутный силуэт, а выражение лица они достроили мысленно. Самуэль выбрал злость, а Исайя радость. Тут им было не сойтись, а потому они предпочли сменить объект исследования и окинули взглядом лежавшую перед ними Пустошь. Вот как им предстояло познать ее. Каждый ее уголок. Каждую трещинку. Каждую окаянную травинку. Самуэль мысленно строил общий план, Исайя же сосредоточился на деталях.

— Но-о-о! Пошли!

Джеймс прикрикнул на них, как на лошадей, и сдвинуться с места означало бы признать, что они и сами себя таковыми считают. А потому ни один из них не шелохнулся. От первого удара хлыста Исайя вздрогнул всем телом. Глаза его затуманились поначалу, а после начали видеть даже более ясно. Тогда он и заметил, как прекрасна Пустошь в своей первозданной прелести. Как богато украшен почти каждый ее уголок — где мелькнет цветок, где камень, где дерево. До чего хороша была бы она, не обрати на нее внимание люди, не реши они завладеть ею. До чего приятно было бы остановиться в этом пустынном краю и пожелать удачи собирающей нектар пчелке, а после запрокинуть голову к облакам и выкрикнуть: «Я!» И как только в подобной безмятежности мог поселиться непроходящий ужас?

Слезы шепнули Исайе: «Мы близко», и он опустил глаза. Увидел собственные ноги, все глубже вязнущие в рыхлой влажной земле. Второй удар пришелся на спину Самуэлю, и Исайя снова вздрогнул всем телом. Царившее кругом предательство вселило недоверие в их сердца, и сердце Самуэля оказалось к нему особенно восприимчиво. От непосильной ноши они ополчились друг на друга.

Самуэль глянул на Исайю, и тут же в груди у него всколыхнулось презрение. Закружило, взвиваясь, пока Самуэль, вдохнув глубоко, не оттеснил его ниже, в живот. Им бы только дождаться, когда цепи ослабят, закинуть их на шеи недомужчинам и умереть под пулями, которые непременно в них полетят. Вот только Исайя никогда на такое не решится. Самуэль знал его много лет, но так и не понял, отчего тот не желал сжимать кулаки. Да разве ж можно быть таким кротким?

Исайя старался не смотреть на Самуэля, ведь все мысли того отражались у него на лице. Не втолкуешь ему, что крайняя мера должна оставаться крайней. А все же он нутром чуял, что связаны они чем-то куда более прочным, чем ржавые цепи. До чего заманчиво было думать, что стоит одному забыть о своих обязанностях и поднести другому воды, и вокруг — пусть и ненадолго — может воцариться мир.

Они ведь не скоты какие, а все же волокли на себе повозку у всех на глазах.