Пророки

И сразу же понял, каким бессмысленным вышло распоряжение. Вся жизнь черномазых представляла собой сплошной беспорядок. Темноту, победить которую можно только светом, джунгли, распутать которые удастся лишь мачете, хаос, справиться с которым способны лишь терпеливые руки и сильная воля. «Кровь», — пронеслось у него в голове. Иногда Джеймсу страстно хотелось крови.

И у рабов ее было вдосталь. Она струилась по их венам, пела, танцевала, билась на кончиках языков, пульсировала на губах, растягивалась в широких улыбках. Джеймс чувствовал ее запах. Сойдя с кораблей, они почти не изменились. И Джеймса, по правде говоря, это очень удивило. Он-то думал, они расправят плечи, найдут выход, сделают невозможное возможным. Как поступил он сам, сбежав из приюта. Но нет. Все они словно по-прежнему сидели в брюхе огромного судна. Так странно. С другой стороны — а как могло быть иначе, учитывая, с кем им посчастливилось состоять в родстве?

Они носили лохмотья (Джеймса невероятно злило, что его наряд мало чем отличался от их тряпья) и не блистали умом. Жили друг у друга на головах, забивались в свои лачуги не столько по воле Пола, сколько по собственному желанию. Злобно щерились и воняли по`том, притом запах этот — запах тяжкого труда — из них уже не вымывался. Они питались отбросами и уже одним цветом кожи ясно давали понять, что перед тобой дикари. Ясное дело, проще было считать их животными вроде коров или лошадей, научившимися ловко подражать своим хозяевам. Так они и освоили человеческий язык. А если у кого на них и возникала эрекция, разве можно было за это винить? Они ведь так искусно прикидывались людьми. Разум им обмануть не удавалось, а вот чресла — вполне.

Вскоре вернулся Зик.

— На вид вроде все в порядке. Насколько это возможно с черномазыми, — сказал он.

— Ладно. Тогда дождитесь следующей смены и можете быть свободны, — ответил Джеймс.

— Ой, может, сходите поглядеть, как там мисс Рут? — вспомнил вдруг Зик. — Она не дома, слоняется где-то тут, в темноте.

Джеймс поскреб подбородок.

— Зачем?

Зик пожал плечами.

— Ладно, где ты ее видел?

— Там, у реки. Сразу за хлевом.

— Вот же черт! — Джеймс покачал головой. — Не расслабляйтесь. Пойду схожу к ней.

Вся беда в том, что из всех женщин на плантации одна Рут заслужила уважение. Ее бледная кожа, рыжие волосы и тугая грудь так волновали Джеймса, что от рукоблудства становилось только хуже. Она же вовсе не старалась спрятать свою преступную красоту, даже холодными осенними вечерами не желала кутаться в шаль.

Джеймс отлично помнил, как туго ему пришлось вначале. Целый год его мучил жар, постоянно приходилось скрещивать ноги или садиться на корточки, чтоб хоть как-то совладать с похотью. Когда Рут приближалась к нему, он надвигал шляпу на глаза и пихал в рот все, что попадалось под руку съедобного, чтобы занять язык. Готов был весь нос вымазать навозом, лишь бы перебить аромат вербены. Думал, взорвется от вожделения, если хоть чего-нибудь не предпримет.

Однажды в знойных сумерках он увидел, как черномазая с кухни купается в реке. Заходящее солнце светило ей в спину, а отражавшиеся в воде лучи золотили кожу. Окутанная теплым сиянием, она в этот миг даже и на черную была не похожа. Джеймс подумал, что, пожалуй, сможет удерживать этот ее высветленный образ перед мысленным взором, пока дело не будет сделано. Пунцовые отблески превратили ее негритосские патлы в золотые локоны, а лицо покрыли стыдливым румянцем. Вылитая девчонка из старой доброй Англии.

И такая же строптивая. Она его укусила. И расцарапала шею так, что отметины можно было разглядеть до сих пор. Тогда он несколько раз ударил ее кулаком, бил, пока изо рта не хлынула кровь, словно вуалью закрыв нижнюю половину лица.

Толкаясь в нее — вбиваясь, вкручиваясь, вдалбливаясь, еще больше раздражая уже оскверненные места, — он обнаружил, что все россказни об этих девках оказались сущей ерундой. Не было у них в щелках ни зубов, ни крюков, способных в кровь разодрать член воющего от боли мужика. И душу из него она вовсе не высосала. Нет, сэр, ничего подобного. Внутри у нее оказалось так же гладко и славно, как в чопорных белых кисках.

Но сколько бы он ни лупил эту отчаянную девку по губам и подбородку, она все равно не переставала его проклинать. И потому, облегчившись и еще не успев натянуть штаны, он руками сдавил ей горло и сунул ее голову под воду. Как же она пиналась! У него аж все бедра и причиндалы почернели. Любая другая на ее месте давно бы уже захлебнулась, а она все билась. Тут он вспомнил, что имеет дело не с человеком. И что, должно быть, эта ее неиссякаемая ярость, ловкость, сильные руки и ноги — и есть те зубы и крючья, которыми его пугали. Джеймс в последний раз навалился ей на бедра, чтобы удержать ноги на берегу, услышал хруст и разжал руки.