Пророки

Элева протиснулся сквозь толпу, подошел ближе. И Козии увидел, что это вовсе не Элева, не его возлюбленный, восставший из мертвых. Нет, это просто юноша. Бледный и хрупкий. На вид даже моложе самого Козии. Наверное, только-только достиг зрелости. Он шел по следам, которые были вдвое больше его ступней. Невероятный! Несмотря на покрывавшую его тело грязь, было понятно, что это всего лишь мальчик, которого лишили возможности играть в детские игры, бегать наперегонки, смеяться и безобидно озорничать. Обрывать с деревьев плоды, пачкая руки соком. Стоять на берегу реки, опустив ступню в воду, и ждать, когда приятель подтолкнет тебя в спину, чтобы с визгом полететь вниз. (Нужно только держаться подальше от водных царей — бегемотов.) Смотреть, как кланяются и ходят кругами павлины, красуясь перед своими невестами. Кто-то отобрал все это у мальчика, разрушил русло его жизни, забил его колючей сухой травой. Козии сразу понял это по тому, как влажно блеснули его глаза, прежде чем он успел утереть их, не дав слезам права на жизнь.

Он вцепился в зарождающееся сочувствие к этому мальчику обеими руками, полюбовался его формой, огладил мягкие грани, посмаковал на языке. Живое и настоящее, уютно свернувшееся, оно медленно раскрывалось, как разжимающийся кулак. Но поздно, слишком поздно. Козии уже заметил бьющуюся на шее мальчика жилку. Вот он, зов. Громкий, отчаянный, открытый и невероятно притягательный. Козии призвали, и он откликнулся.

Вскочил, набросил цепь бескожему мальчику на шею и рванул запястья в разные стороны. Мальчик стал отбиваться, сопротивляться, попытался вывернуться, но Козии его не выпустил. А когда на помощь кинулись другие, успел метнуться к окаймлявшему палубу низкому борту. Набрав в грудь побольше воздуха, он крикнул:

— За Элеву! Во имя царя Акузы!

И все так же не выпуская мальчика из рук, перевалился через борт и полетел вниз, увлекая за собой двоих прикованных к нему пленников. Волны сначала обожгли их холодом, затем ласково обняли, убаюкали и утянули в морскую глубь.

Выплыть Козии не пытался. Он удерживал бескожего мальчика под водой, пока тело его не обмякло, а затем выдохнул и начал вместе с ним погружаться на дно.

Как ни жаль, он должен был так поступить. Должен! Загнанный в угол, он не собирался умирать один. Все предопределено: им суждено было умереть вместе. Ибо это победа.

Элева.

Опускаясь на дно, Козии мысленно просил прощения у мужчины и женщины, скованных с ним цепью. Он не спросил, хотят ли они утонуть, сам все решил и утащил их за собой в пучину. Как они глубоко теперь, уже ниже брюха зверя, с которого упали. Может, вот он — тот грех, о котором умолчал отец? Может, чтобы победить людей с гор, им пришлось спуститься с собственной горы, нацепив на шеи ожерелья из останков чужих детей? Победители считают, что имеют право именовать убийство триумфом и украшать себя костями павших врагов.

«Так вот каково это — смотреть с вершины, — сказал себе Козии, когда мутный водянистый свет над ним начал меркнуть. — Больно, очень больно».

А потом, когда все поглотила чернота, добавил:

«Хорошо».

Джеймс

Джеймс обошел плантацию по периметру, сначала один, потом вместе с Зиком, Малакаем и Джонатаном. Невозможно было еще сильнее укрепить державшие черномазых на привязи бастионы: забор, реку, лес, кишащий ловушками и убийцами, страх. Впрочем, последнее, пожалуй, можно считать исключением. Глядя на деяния своих подручных сквозь пальцы, страх удавалось взвинтить до заоблачных высот.

— Когда Пол вернется? — спросил Малакай.

— Точно не знаю, — ответил Джеймс.

Вскинув ружье на плечо, он решительно зашагал вперед. Куда подевалась луна? Может, скрылась за деревьями и вот-вот исчезнет, предоставив солнцу разбираться с темнотой? Джеймс зевнул и поднял фонарь повыше. Светил тот не слишком ярко, только сильнее подчеркивал царящую вокруг кромешную черноту. Джеймс не сбавлял шага.

Потрепанная одежда ему не слишком нравилась, но на что-нибудь получше не хватало денег. А ведь он мог бы одеваться вполне элегантно — как Пол, например. Вот только у него не было жены-рукодельницы и детей, которым можно поручить стирку. По крайней мере, законных не было, что, наверно, и к лучшему. Что он мог им дать? Только крепкие руки и больные ноги? Какой в них толк? Даже дом он им завещать не сможет, лачуга принадлежит Полу. Ему и рабов завести не по карману.

Если бы Джеймс не оказался так похож на свою мать, а следовательно, на мать Пола, тот наверняка отказал бы ему. Обозвал мошенником, а может, и вовсе вызвал бы шерифа, чтобы тот упек его за бродяжничество и незаконное проникновение. Но лицо спасло Джеймса.

— Ступай вон той дорогой, — приказал он Зику, указывая на ряд ветхих хижин, видневшихся за высокой травой. — А если увидишь какой беспорядок, кричи.