Пропуск в рай

– Неправда! Он разменял свой дар на пустяки! Он отделался кучей поверхностных рассказиков и легкомысленных повестушек. Он ничему хорошему не смог научить своих детей. Он не сделал счастливой свою жену, спутницу своей жизни и мать своих детей… Он даже отца своего не смог разыскать! Потому что и не пытался!

– Но ведь он уже нам объяснял – он был уверен, что его отец погиб на фронте, пропал без вести…

– И вы, адвокат, ему верите? Это же типичные отговорки ленивого, легкомысленного, бессердечного болтуна! Он заслуживает высшей меры наказания – и он будет казнен!

– Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй, – прошептал я быстро и еле слышно. – Господи, прости меня за то, что я в Тебя не верю…

Маменькин сынок

Помню себя с момента рождения. Нет, вру.

Скажи еще, что помнишь себя в материнской утробе… Нет, не скажу. Ну и не надо врать.

Помню себя лет с трех, когда я заболел скарлатиной – и мама тогда (помню, помню!) отвезла меня в больницу на извозчике. Осень 45-го или зима 46-го…

Нет, еще раньше! Помню, как в День Победы – 9 мая 45-го года – я потерялся в центральном парке, куда мы пришли с мамой. Мама на минутку отошла, чтобы мне же купить мороженого – и я потерялся. И она долго не могла меня найти. Все вокруг пели, шумели, смеялись, гремел духовой оркестр – а бедная мама металась по аллеям парка. А я, как потом выяснилось, прилег в клумбе – и заснул. Впрочем, об этом я уже писал, и не раз. Сколько можно? Следует лишь добавить, что в этот же самый день, 9 мая 45-го года, далеко-далеко – в Германии – моему отцу был торжественно вручен орден Красной Звезды. Но об этом я узнал спустя много лет – и не от отца, и не от мамы, а из Интернета.

А примерно через полгода, нет, позже, уже зимой, я попал в больницу со скарлатиной.

Помню, медсестра поднесла меня к окну, подышала на замороженное стекло, протерла пальцем квадратик – и сказала:

– Смотри – там, внизу, на тротуаре стоит твоя мама.

Видишь, машет тебе рукой?

Я всё видел, всё слышал, всё понимал.

И я всё помню.

Помню, как мне ставили болючие уколы, помню противный вкус манной каши, помню даже детскую песенку, которую любили распевать две девчонки из моей палаты. Никогда потом я нигде не слышал этой песни – но запомнил почти весь ее текст. Вот, пожалуйста:

– Как на горке, на горе-ре-ре
Стоял домик в серебре-ре-ре,
В этом домике жил дед-дед-дед,
Хорошо он был одет-дет-дет.
Красна шапочка на нём-нём-нём,
Вся расшита серебром-ром-ром…
Ну и так далее. Там еще было про лису:
– Вдруг откуда ни возьмися-мися-мися,
Появилася лиса-са-са,
Она с гордостью спросила-сила-сила:
«Вы откуда, господа-да-да?»

И так далее.

А потом я чуть не умер. Скарлатина осложнилась пневмонией – и, если бы не американский пенициллин, я бы умер. Так мне врач говорил, и мама тоже так говорила. У нас тогда своего, советского, пенициллина еще не было, вот американцы по ленд-лизу нам и подкинули.

– Скажи спасибо американцам, – подмигнул мне врач.

– Спасибо, – сказал я, оглядываясь – где же эти американцы?

Так американцы меня спасли. Правда, они же меня и чуть не сгубили – ведь через год я отравился американской тушенкой, и мама отнесла меня на руках в поликлинику. На этот раз меня спас наш знакомый врач, который сделал мне промывание желудка – и я воскрес. Помню руки этого врача – толстые пальцы, покрытые рыжими волосами. Помню картину, висевшую за его спиной на стене врачебного кабинета: «Расстрел бакинских комиссаров». Больше я эту картину никогда нигде не видел.

Помню, как, начиная с первого класса, я каждое лето проводил в пионерском лагере, за городом, под Сопкой. Мы ходили в походы, играли в разные игры, жгли костры и пели:

– Чайка крыльями машет,
За собой нас зовет.
Пионеры, друзья и товарищи наши,
Собираются в новый поход!

Плывут, плывут, плывут
Над нами облака!
Зовут, зовут, зовут
Привольные просторы!..

Ну и так далее.

А по вечерам, после отбоя, пионервожатая выключала свет, но мы еще долго не спали, мы рассказывали друг другу всякие страшные истории… Вот тогда я и начал впервые сочинять!