Пропуск в рай

А ведь бабушка была советской учительницей, и ее бы, конечно, уволили с работы, если бы начальство узнало, что она ходит в церковь, да еще с ребенком. Но начальство и мама никогда ничего не узнали. Мама думала, что мы с бабушкой просто гуляем. Это был наш с бабушкой секрет. Впрочем, об этом я уже говорил, извините.

Ничего удивительного, что бабушка была верующей – она же была дочерью священника. Да, мой прадед, ее отец, был священником, еще до революции.

Бабушка рассказывала о том, как она училась в епархиальном училище, куда ее приняли, как дочь сельского священника. Здание, где располагалось это училище, сохранилось – и я часто прохожу мимо него. Сейчас там какой-то офис…

Бабушка мне рассказывала, как она жила в общежитии епархиального училища с другими девочками из бедных семей священников. С той давней поры она сохранила толстую тетрадь в красном сафьяновом переплете – вот она, эта тетрадь. В нее бабушка переписывала всякие трогательные стихи – Надсона, Фофанова, Некрасова и других поэтов. Вот, к примеру, такое стихотворение:

Только утро любви хорошо: хороши
Только первые, робкие речи.
Трепет девственно-чистой, стыдливой души,
Недомолвки и беглые встречи…

Ну и так далее.

Бабушка с улыбкой вспоминала, как ее подружка Маша, трусиха-зубрила, готовилась к уроку русского языка и лихорадочно повторяла правила правописания:

– «Еду», «еду» – через ять!

«Еду», «еду» – через ять!..

– И куда это ты едешь? – спросила Машу юная бабушка.

– Не мешай! – отмахнулась та, и снова: – «Еду», «еду» – через ять!

– Ну и что? – спросил я, не понимая.

– «Ять» – это буква была такая. То же, что и «е». Вот Маша и зубрила, к уроку готовилась…

А когда бабушка окончила епархиальное училище, она стала работать в Канске учительницей. И в первый же год познакомилась с моим дедушкой, ветеринарным фельдшером. И вышла за него замуж.

– Его родители жили далеко, на Урале, в городе Кунгуре, – рассказывала бабушка. – А сам он работал в Большом Улуе. Потом переехал в Канск, где мы и жили какое-то время. Там и все четверо моих детей родились, в том числе твоя мама…

Их давно уже нет никого, но сохранились старые фотографии. Мне особенно нравится та, где бабушка с дедушкой еще совсем молодые, сразу после свадьбы – в ателье, в бутафорской лодке: бабушка в шляпке, а дедушка усатый, без бороды, в шляпе, с веслом в руке. Смотрят в объектив, счастливые, улыбающиеся, а птичка всё не вылетает.

А потом началась первая мировая война – и дедушка был мобилизован в армию, где служил в кавалерии, лечил лошадей. Там, на фронте, он заболел чахоткой, то есть туберкулезом – и в 1917 году умер. Ровно сто лет назад. Между двумя революциями.

Бабушка осталась одна, с четырьмя детьми на руках. И вырастила их без помощи государства, зарабатывая в школе учительницей начальных классов. Как дочь священника, она была «социальной лишенкой», без прав, в частности, не имела права голосовать, и так далее, а детям ее нельзя было учиться в вузах. Вот и маме моей пришлось после окончания школы три года зарабатывать в Заполярье рабочий стаж, чтобы только потом поступить в Иркутский экономический институт.

Обо всем этом бабушка мне рассказывала перед сном, вместо колыбельной, и я закрывал глаза, притворяясь уснувшим, но еще долго не спал – и жадно прислушивался к бабушкиной тихой молитве, с которой она обращалась к неведомому и невидимому Богу:

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас…

«Ага, – думал я, – помилуй «нас»… Значит, бабушка и за меня тоже молится!..»

– Господи, очисти грехи наши… Владыко, прости беззакония наши… Святый, посети и исцели немощи наши, имени Твоего ради… Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй… Отче наш. Иже еси на Небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наши, яко-же и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

– А лукавый – это кто? – спрашивал я, открывая глаза.

– Ах, ты не спишь? Притворяешься?

– Бабушка, кто такой лукавый?

– Завтра, завтра объясню… А сейчас – закрой глазки. Спи, деточка!

Прения сторон

– Может, хватит слушать этот маразматический бред? Меня уже тошнит от его старческого кокетства… А вы что скажете, прокурор?

– Не спешите, судья. Не спешите.

– Ваша честь, в чем меня обвиняют? – воскликнул я, чуть не плача.

– В том, что ты бездарно растратил свою жизнь, свой дар, свое призвание…

– Адвокат, заступитесь! Ведь это не так!

– Ваша честь, мой подзащитный… э-э… он пытался исполнить свой долг перед Природой – он оставляет после себя детей и внуков, а это не каждому удается…

– Велика заслуга!

– …и он следовал, в меру сил, своему призванию литератора, инженера человеческих душ… Не правда ли, прокурор?