Пропавшие в Эдеме

Мне кажется, это было, когда я услышал, как она напевает себе под нос сонату ля мажор Шуберта, № 664. Она стояла на сестринском посту и набирала на компьютере инструкции для сестер. Я подошел, чтобы спросить, когда такого-то пациента повезут на КТ, и услышал любимый мотив – та-та-там, там-та-та-та-там.

Наверное, мне не стоило в тот момент заговаривать с ней. Но любопытство пересилило, и я поинтересовался, откуда такой молодой девушке известно это старое, давно забытое произведение. Я думал, я один его слушаю…

Она заправила прядь волос за ухо, слегка покраснела и сказала:

– Не знаю, доктор Каро. Сегодня утром я слушала радио, переключалась с одной станции на другую. На Аялоне[53]. И вдруг наткнулась на музыку. Играли как раз эту мелодию. Это Шуберт, так?

– Да.

– И она показалась мне такой… красивой, что я просто не могла переключиться на другую станцию.

– Особенно мотив, который… вы напевали, – сказал я и кивнул. – От него… наворачиваются слезы. Каждый раз как в первый.

– Да, – согласилась она. И посмотрела на меня с удивлением. И снова заправила за ухо прядь волос: за время разговора она выбилась.

* * *

Между мной и Нивой любовь вспыхнула тоже из-за музыки. Из-за первого альбома «King Crimson», если точнее.

Мы готовились к экзамену по анатомии в общежитии, в комнате одной из наших однокурсниц, Михаль Дворецки. Готовиться решили так: повторяем какую-то тему, потом делаем перерыв, и каждый из присутствующих по очереди выбирает, какую пластинку из коллекции Михаль послушать. Такое диджейское дежурство.

Когда очередь дошла до Нивы, она выбрала «In the Court of the Crimson King».

Я тут же узнал этот альбом – по красной обложке, на которой изображено лицо с широко раскрытым ртом.

Этот выбор никому не понравился. Комнату наполнили неодобрительные возгласы. В те времена все хотели слушать только «ABBA» и «Boney M.». Но я стал защищать ее право поставить иголку проигрывателя на любую пластинку. С какой угодно сложной музыкой. И объявил всем собравшимся, что свободу выбирать музыку по личному вкусу закрепила еще Великая французская революция, девиз которой, как известно, гласит: свобода, равенство и какая-угодно-музыка.

Получилось, нас сблизил тот факт, что мы оказались меньшинством, противостоящим диктатуре большинства.

На нашем курсе Нива не была самой красивой. И пока не остановила свой выбор на «King Crimson», казалась мне довольно стеснительной девушкой. При ходьбе она слегка сутулилась. Все время была закутана в какой-нибудь свитер, который был ей велик. Но когда она решила, что мы будем слушать именно эту драматическую, театральную музыку, я задумался: может быть, там, под этим свитером, горит огонь, предназначенный только для тех, кто понимает тайные знаки? И в конце вечера я подошел к ней, после тяжелых колебаний – потому что к тому моменту в общении с противоположным полом меня постигло немало разочарований и уверенность я утратил, – и спросил, не хочет ли она пойти со мной на нового «Джеймса Бонда» в «Эдисон»[54].

В ответ она очаровательно улыбнулась и сказала, что не любит «Джеймса Бонда».

* * *

Кажется, второй случай, когда Лиат показалась мне особенной, произошел у прилавка с кофе.

Мы подошли к нему одновременно – то было время, когда нет очередей из голодных сотрудников, и несколько забавных мгновений мы напоминали Барака и Арафата при входе в переговорный зал в Кэмп-Дэвиде[55]: каждый из нас хотел пропустить вперед другого, и мы оба остановились.

Пока наконец она не сдалась, не улыбнулась и не подошла к прилавку.

Там продают, кроме кофе, еще холодные напитки и пару видов сэндвичей. Один из них мне нравится: с авокадо и брынзой.

Поскольку мало кто такое любит, каждый день готовят только два таких сэндвича. И, к своему удивлению, я услышал, как Лиат заказывает именно такой, а к нему сок из красных грейпфрутов. Я дождался, пока ей выдадут заказ, и потом тоже заказал сэндвич с авокадо и брынзой, а к нему, как обычно, сок из красных грейпфрутов.

Мы стояли друг напротив друга у тележки с подносами, держа абсолютно одинаковые заказы. Было ясно: кому-то из нас придется сказать, что между нами обнаруживается все больше общего, и я не ожидал, что скажет это она.

– Какой запах вам больше всего нравится, доктор? – спросила она. Вот так, прямо, минуя все промежуточные стадии, которые всегда бывают при знакомстве, и, по-видимому, не вспоминая о том, что недавно я опозорил ее в присутствии коллег.

– Какой запах мне нравится? – Я сделал вид, что выбираю, хотя ответ был мне очевиден. – Запах гуавы.

Она кивнула.

– А запах, который вы терпеть не можете?

– Запах газет.

– Любых?

– Особенно «Гаарец»[56].

– Вау.

– Содержание мне как раз по вкусу, – пояснил я. – И это единственная газета, в которой публикуют рецензии на джазовые альбомы, и эти рецензии я могу обсудить с сыном, Асафом. Но недавно я купил подписку на их сайт – и этим решил проблему.

– Я тоже! – сказала она удивленно. Несколько секунд подумала, а потом стала перечислять, загибая пальцы: – Шуберт. Гуава. Грейпфрут. «Гаарец». Авокадо с брынзой… Что-то в этом есть.

* * *