Пропавшая нимфа

Уже по одной интонации можно было составить точное представление об этой неприятной личности.

Он с излишними подробностями объяснил мне, что получил государственную лицензию на обработку опия для применения в различных лекарственных препаратах, поступающих в аптеки. Подобное разрешение, выдается крайне редко и только отдельным лабораториям, поэтому занятие это исключительно выгодно.

Я представил его Мари-Клод и побыстрее улизнул, так как, несмотря на свою блестящую удачу, Эдуард Блондинг был мне чрезвычайно антипатичен.

Когда мы остались с женой одни, я спросил:

– Ну, что ты о нем думаешь?

– Он не более занимателен, чем работник похоронного бюро.

– Вот поэтому у меня нет ни малейшего желания с ним встречаться.

– А он пригласил нас отобедать на будущей неделе.

– И ты согласилась?

– Безусловно. Разве можно пренебрегать таким полезным для тебя знакомством?

Меня обрадовал ее ответ, потому что впервые Мари-Клод проявила интерес к моим делам. До сих пор она судила о людях со своей колокольни, учитывая только то, что они могут дать ей, совсем не заботясь о моей карьере.

Одно приглашение следовало за другим, за год мы встретились с Блондингом раз двадцать. В последний – на пышном празднестве в его особняке напротив Буа-де-Булонь, которое он устроил именно в субботу, накануне моего отъезда в Брюссель.

* * *

Лемер не спускал с меня глаз, желая увидеть, какое впечатление произведет его известие. Я был настолько поражен, что, некоторое время молчал, не в силах произнести ни слова. Но, наконец, пробормотал:

– Меня, надеюсь, не обвиняют в этой краже?

– Во всяком случае, очень подозревают.

– Боюсь, скоро мне придется доказывать, – что «душитель из Ньютауна» и «вампир из Дюссельдорфа» – это не я!

Эта жалкая шутка никак не подействовала на Жоржа. – Напрасно ты столь легкомысленно смотришь на такие вещи, Тэд. Это важно, очень важно.

Я воздел руки к небу.

– Обвинение в торговле наркотиками само по себе чудовищно, но подозревать меня в их краже – настоящее безумие!

Невольно я повысил голос и почти прокричал конец фразы. Надзиратель, отвечавший за боксы, остановился перед нашей стеклянной дверью и, нахмурившись, посмотрел на меня.

Лемер успокоил его жестом, протянул мне сигарету и спокойно продолжил:

– Зря ты так горячишься, только навлекаешь на себя неприятности. Мне понятно твое возмущение. Если бы я сомневался в твоей искренности, то не взялся бы за это дело. Я знаю тебя достаточно давно и убежден, что ты не способен на подобное, но ведь одной уверенности твоего старого друга и защитника мало. Судья Перрен не друг и не защитник. Ему поручено расследование, он делает выводы только на основании фактов. А они убийственны. В воскресенье утром в твоей машине нашли четыре пакета с двумя килограммами морфия, а в тот же день Блондинг заявил, что сторож оповестил его о краже в лаборатории в первой половине ночи.

– А почему сигнал поступил так поздно?

– Сторож был связан, потерял от удара сознание и только днем сумел освободиться и добраться до телефона. В больнице у него обнаружили трещину в черепе, но не очень опасную. Он ничего не видел и не мог сообщить примет грабителей. Никаких отпечатков пальцев в лаборатории не нашли, но полученный накануне морфий исчез.

– Ты говорил – шестьсот килограмм? Но это же невероятно даже для такой большой лаборатории!

– Верно. Но дело в том, что этот груз предназначался не для одного только Эдуарда Блондинга. Его контора как бы головная в химико-фармацевтическом объединении: сюда привозят сырье для всех, а потом уже делят. Как я уже говорил, это совершенно законно, у Блондинга есть письменное разрешение министра здравоохранения. Наркотики закупались оптом, потому что так было дешевле и выгоднее не только лаборатории Блондинга, но и всем остальным.

Лемер затянулся сигаретой и продолжил:

– А теперь поставь себя на место Перрена. Мешочки, найденные в машине, не отличаются от тех, в которых был расфасован морфий у Блондинга. Самое большее, что тебе могут инкриминировать в деле о грабеже, – это соучастие, а может, и руководство, ведь ты был близким человеком в доме Блондинга и мог от него узнать о поступлении в лабораторию такого огромного количества морфия.

Я промолчал. Уже четыре дня я практически ничего не ел и почти не спал. Был грязен, измучен волнением и тревогой, обескуражен обстановкой, в которую так неожиданно попал, и устал до бесчувствия. Мне казалось, будто серые тюремные стены источали страх и безнадежность.

Понимая это, Лемер продолжил более мягко:

– Держи себя в руках, не теряй мужества. Ты, без сомнения, жертва какого-то заранее продуманного плана, типичный козел отпущения. И у меня на это есть доказательства, полученные от вполне надежного лица.

– Кого?

– Самого судьи Перрена. Оказывается, потому тебя в таможне поджидали и проверяли так придирчиво, что рано утром получили анонимный телефонный звонок, будто ты повезешь в Брюссель морфий. Более того, было даже указано, что он спрятан за обивкой дверцы. Информатор знал и об упаковке наркотика.