Пропавшая нимфа

– Тэд, давай сразу внесем ясность в наши взаимоотношения. Я не намерен тебя судить, а наоборот, собираюсь защищать. Помимо личной привязанности к тебе есть еще и профессиональная обязанность. Я гарантирую полное сохранение тайны, это мой долг, поэтому чем откровенней ты будешь со мной, тем легче получится вызволить тебя из беды.

Я взял у него сигарету, закурил, глубоко затянулся и стал медленно выпускать дым колечками, глядя ему прямо в глаза.

– Большинство из тех, кто попадает сюда, утверждают будто невиновны, и, конечно, ты знаешь цену подобным заверениям и клятвам. Кроме того, меня поймали с поличным, как заявил полицейский судья, и я отлично понимаю, что все это говорит не в мою пользу. Тем не менее, веришь ты мне или нет, повторяю, я тут ни при чем и решительно ничего не возьму в толк. Если ты при таких обстоятельствах не согласишься меня защищать, скажи об этом откровенно, я не обижусь. Мне назначат кого-нибудь другого.

Похоже, мои слова немного поколебали его, но он все же был в нерешительности. Я наклонился к нему и продолжил еще более страстно:

– В конце-то концов, кем ты меня считаешь? Я не претендую на ореол святого, я не безгрешен, но я и не контрабандист наркотиков. У меня большой кабинет, многочисленная клиентура, дающая солидный доход, я уже имею известность и имя, почти блестящее положение, молодую, Хорошенькую жену… Кроме того, не содержу дорогих любовниц и не засыпаю их драгоценностями. Я не игрок, не наркоман и не алкоголик. У меня солидный счет в банке, но я могу документально отчитаться за каждый взнос, потому что веду точный учет больных и полученных гонораров. Зачем мне было впутываться в подобную авантюру, которая даже характеру моему не соответствует?

На этот раз, кажется, я убедил его, и он глубоко вздохнул.

– Извини меня, Тэд, но согласись, что для сомнений фактов более чем достаточно!

– Я могу сознаться в чем угодно, тем более тебе… Но предположить, что я в своей машине прятал наркотики…

– Видишь ли, мое доверие еще ничего не значит. Нужно убедить в этом судью.

– А кто он такой? Что за человек?

– Это лучший из судей, и не потому, что другие плохи. Судьи такие же люди, как и все мы, они обладают обычными человеческими слабостями. Совсем безгрешных нет! Перрен очень честен и объективен, для него обвиняемый не обязательно преступник, он имеет мужество высказывать свое «особое» мнение, даже если оно идет вразрез с принятым. Я его еще не видел. Бумаги получил от судебного исполнителя. Мне бы хотелось добиться, чтобы тебя взяли на поруки до суда.

Я вернулся в камеру полный надежд и впервые проспал всю ночь.

Через два дня Лемер пришел снова. Как только я ступил в бокс, предназначенный для переговоров с защитниками, и посмотрел на озабоченное лицо друга, сразу понял, что дела плохи.

– Ты встретился с судьей?

– Да.

Он бросил на меня быстрый взгляд, вероятно, желая проверить мое состояние.

– К несчастью, обстоятельства складываются очень плохо.

– Не хочешь ли ты сказать, что у меня дома нашли наркотики? Я этому все равно не поверю!

– Нет, не нашли, хотя обыск продолжался целый день.

Я вытаращил глаза от изумления.

– Обыск? Не может быть!

– Да, твою квартиру тщательно обыскали с соблюдением необходимых формальностей.

– Вот и хорошо. Почему же ты тогда считаешь, что дела обстоят скверно?

Он снова внимательно посмотрел на меня и ответил вопросом на вопрос:

– Скажи, ты знаком с лабораторией некого Блондинга?

– Не только с лабораторией, но и с ее владельцем, Эдуардом Блондингом. Ты его тоже должен знать, – он был с нами в Джансоне.

Он нахмурил брови, стараясь вспомнить.

– Блондинг… Блондинг? Да, кажется, что-то припоминаю.

– А какое он имеет отношение ко всей этой истории?

– Его лабораторию ограбили вечером в субботу накануне твоей поездки в Бельгию. Похитили более шестисот килограмм препаратов морфия, то есть весь запас, приготовленный для аптек города. Мешочки, обнаруженные в твоей машине, упакованы точно так же, как украденный наркотик.

* * *

С Блондингом мы познакомились в университете. Честно говоря, мы не очень симпатизировали друг другу. Он был коротконогим, плотным, толстощеким малым, которого больше всего интересовали высокие оценки на экзаменах.

В те золотые годы, когда молодые люди – аспиранты или даже бакалавры – больше интересуются девушками и танцами, чем математикой, Блондинг говорил только об извлечении корня или об уравнениях с двумя неизвестными. Когда мы хвастались друг перед дружкой своими любовными победами, действительными или вымышленными, он смотрел на нас отсутствующим взглядом, с насмешливой улыбкой на губах, повергая всех в уныние своей осуждающей физиономией.

Я совсем забыл о нем, но однажды пришел домой к профессору Ланкасту и увидел его среди приглашенных. Блондинг первым подошел ко мне и протянул руку, улыбаясь во весь рот.

– Привет, старина! Ты меня помнишь?

Тон у него был покровительственный, и это меня удивило. Но тут я подумал кое о чем.

– Послушай, а «лаборатория Блондинга» не твоя ли собственность?

– Почему бы и нет? Моя, действительно.