Отец посмотрел на холм, возвышающийся над крышей «Коммодора», застроенный грязно-белыми или красными кирпичными зданиями. Крутой склон с разнообразными стенами и воротами представлял собой настоящую полосу препятствий, которую нужно было пересечь, но, по крайней мере, там росли деревья, за которыми можно было спрятаться и перевести дух. Город состоял из холмов. Так что, вверх и до конца, по такой жаре и, возможно, под обстрелом снизу? Чтобы попасть куда? Отец увидел небо, бледно-голубое и серебристое, отражающее жар ему в лицо, словно гигантский лист полированной жести. Его шляпа взмокла от пота. Вот оно.
Он узнал имена…
Но если русские похитили ее, то зачем? Требования выкупа не было. Для продажи?
– Боже, нет! – взревел он, и его голос, казалось, напугал молодежь сильнее, чем пистолет, которым он размахивал. Такую боль, со всей ее бессмысленностью, нельзя было сымитировать. Отец бросился бежать.
Мужчины из «Коммодора» последовали за ним. Он пересек парковку и перелез через стену. Мельком видел фигуры у себя за спиной, сквозь ветви деревьев и обжигающий пот, стекающий с волос и затуманивающий зрение. Лысый тип, с коричневым как орех и блестящим черепом, в белой, с расстегнутым воротом, рубахе, указывал влево и вправо, руководя погоней. Другой мужчина был в армейских брюках, еще один – в шортах и грязном жилете. Отец слышал, как они карабкаются на вторую садовую ограду, через которую он только что перелез.
Он поднимался по холму все выше и выше. Ноги словно налились свинцом, раненая рука распухла и пульсировала, а левое плечо по ощущениям напоминало отклеившееся после небрежного ремонта украшение. На стенах, через которые он перелазил, оставались красные отпечатки, на листьях, за которые он хватался, – багровые блестящие мазки и завитушки.
Шляпа сползла на спину, зацепившись шнурком за шею, штаны на коленях порвались. Он с трудом пробрался через третий сад, поцарапав живот об шипы роз, когда спускался к террасе, судя по всему, частного дома. Хлопнула задняя дверь.
В следующем дворе, в который он спрыгнул, Отец налетел на решетчатый забор, который сломался под его весом. Чтобы отдышаться, он просто сел на каменную террасу, усыпанную обломками сухого дерева, и вытер глаза тыльной стороной предплечья. Воздух будто стал слишком густым и скапливался под носом, но не поступал в ноздри. Нижнее белье промокло от пота, штаны спереди потемнели.
Кто-то крикнул:
– Эта тварь здесь!
От звука выстрела задребезжали все стекла в окнах задней части грязно-белого здания. Отец так и не понял, где закончился полет пули.
Слишком вымотанный, чтобы испугаться, Отец окинул взглядом границы двора, чтобы найти стрелка, и наткнулся на бледное лицо с пронзительными голубыми глазами. В дальнем конце стоял на цыпочках мужчина, положив руку на оставшиеся в вертикальном положении доски забора. В руке, зеленой от выцветших татуировок, он сжимал пистолет, направленный прямо Отцу в живот.
Отец откатился в сторону за секунду до выстрела. Пуля срикошетила от террасы и пробила дыру в стене из цементных блоков в соседнем саду. Лежа на боку, Отец прицелился в деревянный забор под искривленным в гримасе лицом и дважды нажал на спусковой крючок. Забор разлетелся в щепки, и лицо исчезло.
Отец снова поднялся на ноги, словно потный боксер, обезумевший после пятнадцати раундов под лампами солнечного света. Перед глазами плясали черные точки.
Из-за простреленного им забора донесся звук, похожий на дыхание уставшей и страдающей от жары собаки, после чего раздалось хныканье.
Отец бросился со двора по мощеной дорожке между зданием и забором. Выбежал на улицу и сразу же увидел в футах девяноста от себя толпу. Они тоже заметили его. Обе стороны замешкались, уставившись друг на друга.
Одна из фигур отделилась от толпы и двинулась вперед, остальные выстроились клином за лидером, держащим в руках ружье. Отец упал на колени и, взяв пистолет двумя руками, прицелился в толпу. Все бросились врассыпную, все, кроме лидера.