Пропаганда 2.0

Г. Павловский видит существенный недостаток пропагандистской войны в том, что при этом происходит пропажа достоверной информации [13]: «Пропагандистские войны добавили к этому феномен – я бы назвал его «имплозивной цензурой» – схлопывания данных. Встреча эмоционально окрашенной, идеологичной информации, производимой центром, со встречными инициативами ультралояльных его агентов схлопываются в фильтр, ограждающий центр от происходящего. Мы получили, как говорят нехорошие люди, то, что имели, вид сбоку, от чего ФЭП лет двадцать назад уходил. Тогда мы бежали от мифов гиперполитизированных медиа, где можно было узнать только о мнениях, но не о том, что делается реально. Сегодня власть пришла к тавтологии, когда ей сообщают то, что ей и так известно».

А. Ципко подчеркивает примитивизацию массового сознания, проистекающую из его милитаризации. Он пишет [14]: «Если Запад снова наш главный враг, как утверждает власть, угрожает нашему существованию как суверенной стране, если встал вопрос «Быть или не быть?», тогда, по логике военного времени, все идеологические проблемы упрощаются, выпрямляются. Тогда подавляющей части населения не до драматизма нашей истории, тогда все наше, и даже сталинский социализм, является хорошим, а все западное – плохое, чуждое нам. Мы вошли в эпоху, когда третьего не дано, когда не может быть оттенков, а моральный подход вреден, когда снова мыслить не надо, не надо сравнивать нашу жизнь с жизнью людей в странах Запада. Милитаризация сознания неизбежно ведет к его примитивизации. Отсюда и нынешний гламур войны 1941–1945 годов, нежелание упоминать о причинах катастрофы 1941-го, о том, как трудно было превратить «защиту социалистического Отечества» в «победоносную Отечественную войну». Логика холодной войны неизбежно ведет и к примитивизации патриотизма, отрицающего сегодня за русским человеком способность вместе с правдой любить свою страну вопреки катастрофам, трагедиям, которые выпали на ее долю в ХХ веке. Возрождение военизированной мобилизационной экономики неизбежно должно вести к примитивизации мышления людей. Нельзя забывать и то, что мобилизационная экономика держалась еще на том, что рядом со стройками коммунизма маячили вышки ГУЛАГА».

С одной стороны, упрощение картины мира является единственным способом достичь массовой аудитории, а именно такая и требуется пропаганде. С другой— это не столько примитивизация мышления, сколько желание государства достичь такой примитивизации, которой, сколько могут, сопротивляются определенные члены общества. Ведь и война, и, например, блокада Ленинграда сохраняли и примитивное мышление, и сложное.

У. Эко увидел еще более сложную картину сочетания войны и информационных потоков, подчеркивая, что война представляет собой множественность информационных потоков, когда каждый может услышать то, что он хочет.

У. Эко рисует эту картину следующим образом [15]: «Если бы даже удалось вставить кляп всем СМИ, новые технологии коммуникаций предоставляют непрерывный поток информации в реальном времени, и ни один диктатор не в силах этот поток затормозить, потому что поток льется из тех первостепенных технологических инфраструктур, без которых он сам (диктатор) обходиться не способен. Этот поток информации работает, как секретные службы в традиционных войнах: извещает о неожиданностях. А разве реальна война, в которой заведомо исключена возможность захватить противника врасплох? Войны издавна приводили к психологической смычке с врагами. Но безудержная информация способна на еще большее. Она ежесекундно служит рупором неприятеля (в то время как цель любой военной политики – заглушить пропаганду противника) и снижает энтузиазм граждан каждой воюющей стороны по отношению к их собственным правительствам».

Пропаганда является и силой, и слабостью государства. Этот инструментарий призван закрывать слабые его стороны, но он же одновременно создает новые слабости. Облегчение социального управления не всегда ведет к желаемым результатам. В рассказах о Берии, например, подчеркивается, что в закрытых городах атомного проекта были отменены райкомы, вероятно, как фактор, который не особенно способствовал развитию [16]. Это, несомненно, очень необычное решение для советской системы.

Упрощение, удобное для пропаганды, вело к созданию множества лакун в истории, литературе и искусстве, науке, поскольку они не укладывались в систему, которую проповедовала советская пропаганда. Кстати, перестройка еще и потому вызывала большой интерес, что благодаря ей в обиход вернулись многие неизвестные на тот период фигуры и тексты. История, вероятно, перевернулась в своем гробу.