Пронзающие небо

— Это правда — в конце он раскаялся о злых деяниях своих. Он просил прощения у всех, и всех прощал. Последним его словом было: «Любовь». Он умер в Свет… Он простил этого юношу, он просил у него прощения за нанесённые раны. Возможно, толчком к этому, хотя бы отчасти послужил рассказ, что эти два брата, один из которых теперь мёртв, высаживали возле Дубградских стен сады: вишнёвый и яблочный. Должно быть, какое-то воспоминание, я не знаю… — девушка на несколько мгновений смущённо замолчала, потопила взор, потом вновь одарила им — могучим в нежности своей, светлым. — …Про нас он ничего не говорил, быть может — просто не успел. Что скрывать — мы действительно хотели бы получить освобождение. Нам надо идти на север. Алёшино сердце медальон ледяной терзает…

— Оля, что ты!

— Ничего-ничего, Алёшенька… — она провела ладонью по его голове. — Знайте — у нас была своя дорога, мы оказались здесь случайно…

— Ничего случайно не бывает… — уже совсем иным — тихим, задумчивым голосом промолвил Соловей. — Встречи наши… Да — они могут показаться случайностью, как снежинки в метели — встречаются, сталкиваются, разлетаются… Но… мне кажется — не так всё просто в жизни, и за всеми этими, казалось бы случайными встречами есть некое высшая, неведомая нам цель… Да — я поверю вам…

Тут Соловей склонился над стонущим охранником и осмотрел раны нанесённые кулаками Свиста, проговорил:

— Ну ничего — жить будет; дня три полежит-поболеет, а потом со связанными глазами отвезём его к тракту, там и отпустим…

Помолчал ещё немного, взглянул в ясные, нежные глаза Оли, промолвил:

— Ну вы уж поняли, Соловьём меня величать, а вас?..

Ребята представились.

— А теперь — давайте со псом меня познакомьте, — Соловей указал на Жара, который приготовился вцепиться в разбойника.

— Это Жар. — тихо промолвила Оля, и положила свою тёплую ладонь псу на лоб.

— Ну так скажи ему, что я друг. Скажи, что Соловей друг. Я, ведь, не желаю вам зла. Пойдемте в дом, там согреетесь, покушаете, расскажите о себе и не бойтесь ничего: разбойники то мы разбойники, а все ж, притом, люди…

Оля гладила ощетинившегося Жара, шептала ему, что Соловей друг. Жар вильнул хвостом, однако по прежнему остался напряженным, готовым в любой миг вступится за своих хозяев.

Вслед за Соловьём ребята вышли из повозки, и прежде всего с наслаждением вдохнули свежего, морозного воздуха, который, после тяжёлого кровяного духа показался благодатью. А потом они огляделись и обнаружили, что стоят в центре большой поляны вокруг которой возносились в темное небо огромные ели. Поляна была обжита и застроена: деревянные домишки стояли тут и там, в окнах горел свет. Разбойники, помимо нескольких, которые вынимали из повозки тела, уже расходились по каким-то своим делам — некоторые с факелами, некоторые без — словом ребята попали в разбойничий городок.

Соловей, вскинул лицо к небу — чувствовалось, что жаждал там звёзды увидеть, но небо было закрыто облачной вуалью — он медленно опустил голову, тяжкий стон вырвался с его губ:

— Свист был лучшим другом — он был тем немногим, что осталось у меня ещё в этой жизни. Что привязывало… Говорят — плохо, когда слишком к чему-либо привязываешься; а когда нет привязанности — легче на душе… А мне вот тяжко — очень тяжко… Пусто мне…

Оля почувствовала, что он хочет рассказать больше, и участливо прошептала:

— Расскажите нам про него, пожалуйста…

Соловей кивнул, и каким-то образом весть о том, что их предводитель хочет поведать историю Свиста стала известна многим — и вокруг собралось по меньшей мере три десятка фигур, среди которых были и женщины и дети; принесли дрова, и ещё через несколько минут уж взвились жадные и трескучие, искрами сыплющие языки пламени….

* * *

"Наши гости могли подумать, что мы со Свистом кровные братья; нет — мы братья судьбами, и страдания свои мы приняли, ещё не ведая друг о друге, и уж потом встретились. О моей судьбе я, быть может вам потом поведаю (он имел в виду гостей, так как разбойники то хорошо его историю знали), но о Свисте сейчас самое время. Быть может, он ещё слышит нас, быть может — нет — об этом не мне судить.

Многие называли Свиста злодеем; но, если бы встретили его, когда ему было лет двадцать, то похвалили бы статного и доброго и учёного юношу, который к тому же был мастером на все руки. От отца своего, многим премудростям он научился: умел и читать и писать, умел и на гуслях играть, и даже сам песни слагал, тем более, что голос то у него был дивный. Многие девушки от него без ума были, но он одну любил — одну, недоступную, которая в Дубраве вам знакомом в купеческих палатах жила. Была то дочь человека, которой разбогател на сердце своём ледяном, а потом разбит был…

(Здесь Соловей вкратце и с некоторыми неточности поведал историю сына Дубрава — Мирослава — и немало подивились ребята на такое совпадение)