Пронзающие небо

— Быстрее! Быстрее! Уйдем от них! Но-но!

— Что случилось то? — Алеша вскочил и подбежал к заднему оконцу.

— Кажется на нас напали, — отвечала Оля.

Алеша замер, вглядываясь: позади стремительно закручивались темнейшие вихри, визжали, складывались в распахнутые, силящиеся поглотить повозку, чудовищные глотки; помимо этого ещё можно было разглядеть отскакивающие назад стволы деревьев, однако ж они были настолько размыты снежной круговертью, что представлялись скорее стенами некой мрачнейшей галереи, где разворачивалось тёмное, непонятное ещё действо.

Алёша видел и фигуры охранников, которые на конях своих, буквально облепили повозку, и не понятно было только, как это в эдакой тесноте умудрялись не сталкиваться с нею.

И вот — Алёша увидел! — позади охранников, на самом пределе клубящейся, беспрерывно меняющейся видимости из мрака вылетели, и медленно стали приближаться чёрные фигуры — вначале юноше показалось, что — это чудовищные порожденья ночи, но фигуры медленно настигали — и уже можно было различить, что всадники — люди. То были здоровые мужики, и каждый сжимал в одной руке пронзительно трепещущий, выгибающийся факел, в другой — массивный клинок. Ветер подхватывал их крики, и, словно иглами ледяными пронзал повозку:

— Стой!!! Все равно не уйдешь!

— Разбойники! — Алеша отпрянул от окна, и тут же его место занял Ярослав — начал возбуждённо комментировать:

— Настигают нас! Да, не уйти нашим лошадям от разбойников, разбойничьи то лошади налегке скачут, а наши еще повозку тащат…

Слышны были удары кнута которые сыпал ямщик на спины лошадок, теперь он не кричал ничего…

Братья-охранники испуганно переглядывались, а потом один из вскочил, и — оттолкнув Ярослава, занял место мальчика у окошка:

— И правда ведь — настигают!.. Эх, сколько же их… Эх, много-много! Вон ещё один появился!.. Ещё двое!.. Да их словно этот мрак один за другим порождает, нет им счёта!.. Ну же, хлопцы, задайте им… Отгоните…

И охранник срывающимся от волнения голосом принялся выкрикивать о том, что происходило. Из его беспорядочных выкриков можно было понять, что столкновение произошло, и что разбойники проявляют необычайную ловкость, что наваливаются сразу с двух сторон, и пока воин отбивается от одного — второй уже наносит смертельный удар. И он с такой мукой, будто из него вырывали части тела, выкрикивал, кого теперь зарубили, кто пал с коня, и тут же был поглощён мраком. Вот со страдальческим ликом резко развернулся, вскрикнул:

— Андрея-стрельца зарубили!

— Да быть того не может! — вскрикнул второй брат, и вскочил с лавки, тоже бросился к окну.

А Свист ещё до того как был разбужен Алёша — издал свой коронный, оглушающий свист, от которого у всех кто был в повозке зазвенело в ушах, и именно то после этого свиста и началось преследование разбойниками. За свою выходку Свист получил удар — у него была разбита губа, и, если бы не мольба Оли — он получил бы ещё не один удар за свою выходу. Однако, после этого свиста он замер — сидел словно статуя, и не только не сплёвывал накапливающуюся во рту кровь, но, казалось — совсем не дышал. С этими стремительно завихрившимися событиями про него забыли — и что, право — сидит и сидит, ведь скованный же — какая от него может быть опасность…

События внутри повозки вдруг понеслись с ужасающей быстротой: братья теснились у окна, всё переживали за Андрея-стрельца за иных гибнущих своих друзей, а тут Свист вдруг вскочил, и оказалось, что кандалы и на руках и на ногах уже раскрыты! — он беззвучной, но массивной тенью метнулся на них сзади — растопырил свои ручищи, хотел столкнуть их головами; однако из под скамьи метнулся Жар и на лету вцепился ему в ногу. Тут же брызнула кровь, затрещала кость — раздался мучительный стон, но стонал не Свист — Оля стонала; прижалась к Алёше, зарыдала, и слышалось:

— Прости! Прости — слабая я! Не могу выдерживать!..