Пронзающие небо

Ну а Свист не издал ни единого стона, только лицо его сразу стало мертвенно-бледным; Жар своей тяжестью рванул его к полу, однако ж Свист успел-таки перехватить одного из братьев за плечи, с бешеной силищей рванул его, умудрился упасть сверху — стал наносить страшные удары кулаками — бил без разбора — охранник закричал, стал вырываться. Второй развернулся, хотел было ударить Свиста клинком, но слишком тесно было, да и боялся он в своего брата попасть. Жар, которому впервые доводилось драть человека — всё глубже вгрызался в ногу разбойника — вот отчаянно хрустнула кость — Оля вскрикнула — Свист заскрежетал зубами, и тут же отчаянным усилием вырвал у поваленного им клинок — одновременно второй решился таки — ударил Свиста в голову, но задел стену — удар выдался недостаточно сильным, и только содрал кожу; Свист бешено дёрнулся, и снизу вверх, буквально пригвоздив охранника к потолку, поразил его. В это время первый, уже теряющий сознание от полученных ударов, смог выхватить нож, и нанёс один, но страшный удар в разбойничью шею — клинок вошёл до рукояти, кровь забила фонтаном, Свист дико захрипел, отдёрнулся — истекая, брызжа кровью рухнул к дальней стенке (только тут Жар отскочил от его истерзанной ноги). Рана была смертельна — страшная синева наполняла лик разбойника, глаза темнели… Но не так легко было вырвать жизнь из его могучего тела — нет — он ещё боролся — и вот, шатаясь, поднялся на ноги, двинулся на поразившего его — тот тоже пытался подняться, но тщетно… Вот повозка дёрнулась, что-то ударило по крыше — Свиста качнуло, но он ухватился за выпирающую из стены скобу — кое-как удержался, но колени уже дрожали, подгибались — он всё силился что-то сказать, да не мог — только хрип вырывался, наконец прорвались слова:

— …Прощаю тебя… И ты меня за брата прости… Все меня простите… И я всех прощаю… прощаю…

Тут он повалился на залитый кровью пол — но был ещё жив — уже совсем тёмным, невидящий взгляд устремил на Олю, и она была последней, кому ему довелось видеть в этой жизни; девушка, едва не теряя сознание, бросилась к нему — ведь чувствовала, что он ей что-то пытается сообщить, и, припав ухом к его леденеющим, шипящим губам, расслышала:

— …Пусть… Соловей… выпустит… его… То последняя моя… воля… И пусть… про меня расскажет… Быть может… простите… Прости меня… молю… Любовь…

— Я прощаю, прощаю вас! — рыдала над ним Оля. — Я никогда на вас зла и не держала. Что вы! Бедненький! Бедненький!.. Столько боли!..

— Ты — Любовь. — то были последние слова Свиста…

И вновь по крыше повозки пришёлся сильнейший удар.

Первый из преследователей поравнялся с повозкой, и Ярослав, который смотрел в окно, хорош разглядел его: это был крепкий удалец одетый несмотря на вьюгу в одну рубаху — длинные волосы его придерживала веревочка. Вот он привстал на стременах своего скакуна, сжался и, распрямившись, стрелой пронесся на крышу повозки. Раздался глухой удар по крыше, за окном промелькнула нога и тут же пропала.

Ярослав закричала:

— Дядя ямщик, дядя ямщик, он на крыше, слышите, на крыше за вашей спиной!

Раздались проклятья ямщика и сразу же следом за ними несколько ударов, потом хриплый крик быстро перешедший в предсмертный стон. Оля вскрикнула, Жар ощетинился и завыл.

Вновь раздался свист кнута и новый голос: очень высокий и сильный, такой сильный, что даже в ушах заложило закричал:

— Ну теперь стойте! Разворачивай! — прозвенел в воздухе кнут, потом еще и еще раз, — В лес давай, в лес!

Ярослав, едва сдерживая слёзы, посмотрел в окошечко: во тьме мелькали какие-то контуры, слышалось гиканье, свисты и крики. Сани сворачивали с дороге в темный лес.

— Теперь мы во власти разбойников, — проговорил Ярослав и сел на лавку рядом с безмолвно рыдающей Олей.

ГЛАВА 7 "ЗВЕЗДЫ НА ПЛАТОЧКЕ"

Из двадцати воинов посланных Ильей в охрану повозки уцелело лишь двое — они прорвались среди разбойников (и показалось им в тёмном, хаотичном движении бури, что этих разбойников великое множество, многие сотни, целая армия, что, конечно же не соответствовало истине). Итак, эти двое вырвались и их не преследовали…

Спустя минуту или две буря столь же стремительно как и началась, подошла к своему завершению — словно бы и была послана для того только, чтобы скрыть в своей плоти тёмное деяние разбойников. И после ужасающего грохота нахлынула звенящая тишь — утомлённая ветром, занесённая громадными сугробами природа тут же словно в забытьё погрузилась: ничто не двигалось, ничто не светило — небо было завешено низким, недвижимым куполом туч.

Когда всадники, кони которых уже хрипели от усталости, ворвались в город, то не было видно ни одного огонька — все ставни закрыты; и, казалось, что Дубград вымер…

Но вот ворота тюрьмы — не спешиваясь, оба что было сил забили кулаками и рукоятями клинков в закрытые створки — никакого ответа. Вдруг — сбоку какое-то движенье; тогда всадники, нервы которых итак были напряжены до предела, вскинули клинки, замахнулись — и тут же вырвалось счастливое:

— Дубрав!