Прокурор

— Тоже мне, техасский миллионер на Гавайях, — уничтожающе процедил Боржанский. — И кому ты тычешь в глаза этим куском золота? — ткнул он в перстень Евгения Ивановича.

— С Москвы забыл снять, — ответил Анегин. — Там это придавало вес, солидность. — Он стал поспешно сдирать перстень с пальца. Но тот сидел крепко.

— Смотри, руку оторвешь, — съязвил Боржанский. — Да и неудобно уже теперь, все видели…

— Между прочим, — огрызнулся Евгений Иванович, — есть сведения, что кто-то недавно приобрел норковую шубу…

— Мало ли, — усмехнулся Боржанский. — Кто-то примерял, кто-то платил…

— А висит небось в шкафу твоей жены…

— Так в шкафу же! — рявкнул на него Боржанский. — Ее, бабу, которая только и живет тряпками да побрякушками, и то приучил не высовываться. А тебе постоянно долблю — и как об стенку горохом! Не можешь никак отвыкнуть от купеческих замашек? Твои любовницы хвастают, что черную икру едят у тебя ложками…

— Можно подумать, твоя жена от икры отказывается, — не сдавался Евгений Иванович.

— Но не при посторонних же! — хлопнул ладонью по столу Боржанский. Ты видел, что было у меня сегодня здесь? Лучок со своего огорода, яблочки со своего дерева! А ты? Сегодня у тебя красные «Жигули», завтра голубые…

— Герман, не кажется ли тебе, что ты консерватор и перестраховщик? парировал Анегин. — В Москве чуть ли не каждый дворник ездит на «Жигулях»!

— Дворнику можно, а тебе нет! — отрезал Боржанский.

— Чепуха! У жены любого директора магазина или базы на каждом пальце по бриллианту! Открыто ходят!

— Вот поэтому их и стали заметать! А насчет твоих загулов с бабами в «Кооператоре» я тебя предупреждал? Оказывается, тоже впустую…

— Но, Герман…

— На хуторе своем, говорят, развернулся вовсю. Представляю! сверкнул глазами Боржанский.

— Там все на дядю! Все на дядю! — поспешно заверил Анегин. — На него записано. Можешь быть спокоен.

— Как же, спокоен! Белыми нитками шито! ОБХСС зацепит — никакими дядями и тетями не прикроешься…

У Германа Васильевича задергался глаз. Анегин понял: дальше спорить нельзя было ни в коем случае. Если у Боржанского начинался тик, значит, все, это предел, за которым мог последовать нервный срыв.

— Но для чего же тогда мы рискуем? — тихо, с тоской спросил Анегин. Для чего по краешку ходим, а?

— Пойми ты, глупая башка, богатым быть — это одно! Ради этого и рискуем! Но зачем казаться богатым? Для нас это слишком большая роскошь, никогда не позволительная и всегда опасная!

Боржанский замолчал. Молчал и Анегин, было слышно лишь его мрачное сопение.

— Ладно, — вздохнул главный художник, — выкладывай, что в Москве.

— Насчет Маэстро — полный ажур, — оживился Евгений Иванович. Презентом доволен.

— Еще бы, — усмехнулся Герман Васильевич. — Кто бы мне за росчерк пера преподнес два килограмма икры и ящик коньяка… Эхе-хе…

— Этот росчерк дал нам семь килограммов серебра и два килограмма золота, — напомнил Анегин. — Будем браслеты делать.

— А на три килограмма силенок не хватило?

— Всему свое время.

— Ну хорошо… Что ты узнал об этой шустрой девчонке?

— Бариновой?

— Да, чтоб ей неладно было, — чертыхнулся Боржанский. — Развила тут такую бешеную активность… Всюду нос сует…

— Не очень приятные сведения, Герман, — снова помрачнел Евгений Иванович. — Подозрительная биография…

— Не тяни душу!

— Во-первых, в своем ВГИКе была в народной дружине. Во-вторых, ее тетка — майор милиции в отставке. Букетик, а?

Боржанский раздумчиво покачал головой, побарабанил пальцами по столу. А Евгений Иванович продолжал:

— И третье. По распределению должна была ехать в Архангельск, а оказалась вдруг в наших теплых краях…

— Та-ак, — поднялся Боржанский.

Он подошел к самой кромке воды и долго смотрел на море. Потом зло сплюнул:

— Недаром мне сразу не понравился ее приезд. Подсунули нам эту девицу, как пить дать. Носится со своим магнитофоном, готова всем в печенку залезть. А главное, так и вьется возле твоего цеха!

— А по вечерам у себя в коттедже что-то строчит, — сказал Анегин и, подумав, добавил: — Может, доносы следователю или прокурору, а? Как ты думаешь?

Боржанский прошелся, сложив руки на груди.

— Говорил я Племяшу, тысячу раз твердил: ничего не предпринимай без согласования со мной! Никаких газетчиков, никаких киношников, пока точно не узнаем, откуда дует ветер. И нате вам! Проявил инициативу, ничего не скажешь! Кто-то брякнул сверху, а он и рад стараться! Смычка искусства с производством! Из кожи вон лезет…

— Черт возьми, неужели нельзя переиграть через Матушку, расстроить съемки? — воскликнул Анегин.

— А как? — раздраженно спросил Боржанский. — Если эту Флору сунул к нам ОБХСС — тут уж надо не подавать вида, улыбаться, будто мы рады до смерти этим съемкам. Это тебе не ревизоришка, которого напоишь-накормишь да и выпроводишь с конвертиком…

— Точно, — вздохнул Анегин. — Перестарался Племяш.

Боржанский сел.

— А теперь давай подробнее о Зорянске, — строго посмотрел он на собеседника.

— Был я у Музыканта, царство ему небесное, — невесело начал Евгений Иванович. — Вернее, у его матери. Старуха, как я понял, до сих пор под колпаком…