Прокурор республики

— Есть у нас такие юные сверхреволюционеры, — сказал Ленин, — которым не терпится объявить всю классику хламом, пригодным разве что для осмеяния.

Он говорил серьезно, с глубоким волнением, не скрывая своей тревоги оттого, что в умах молодежи так много путаницы. — Недавно мне принесли стишки одного модного нынче поэта, которыми кое-кто чуть ли не упивается, видя в них некий манифест революционной поэзии. Вот полюбуйтесь: «Во имя нашего завтра сожжем Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства цветы».

А, каково?! «Разрушим музеи!..» Как, Николай Васильевич, по линии юстиции? Нельзя ли на пути этих разрушителей поставить закон?

— Думаю, Владимир Ильич, законами тут едва ли поможешь. Того, кто захочет осуществить на практике эту «поэтическую» декларацию, мы, конечно, накажем.

Но ложные идеи побеждаются только правильными идеями.

Ленин согласно кивнул. Сощурившись, он задумчиво смотрел на дорогу. Крыленко отвлек его от «городских» мыслей рассказом о лесах, где им предстояло охотиться. Он не жалел красок, описывая красоты заповедных чащ, Упоенно говорил о бесчисленных озерах, о зарослях, в которых мирно поджидает охотников непуганый зверь…

Зачарованно слушал Ленин. Но недолго.

— Какая прекрасная речь, Николай Васильевич! — воскликнул он. — Выступить бы вам с такой же страстью, как только один вы умеете, по какому-нибудь делу о волоките, а? Расчехвостить бы публично бюрократов и взяточников… Безо всякого милосердия! Вам такая мысль в голову не приходила?

Уже давно, Крыленко знал об этом, Владимира Ильича беспокоили сообщения, которые, повторяя друг друга, поступали на его имя в ЦК и в Совнарком. Партийные и государственные работники, ученые и специалисты, рабочие и крестьяне сообщали о том, что порой в учреждениях нельзя добиться толкового ответа, что принятые решения сплошь и рядом не выполняются, а работа тем временем стоит. И что еще того хуже, пользуясь неразберихой и волокитой, иные нечестные люди, пробравшиеся на ответственные посты, вымогают взятки у отчаявшихся граждан. В последнее время Ленин использовал каждый удобный случай, чтобы заклеймить волокиту и взятку, чтобы мобилизовать всех честных людей на борьбу с этим злом. Он говорил об этом на заседаниях, митингах, в речах перед широкой аудиторией, в печати. Однажды, упомянув о самых опасных врагах, которые угрожают советскому человеку, Ленин назвал в их числе взятку.

— Мы изучали этот вопрос, — сказал Крыленко. — И знаете, что самое поразительное? Нам казалось, что взятки берут за совершение какой-нибудь незаконной операции. Оказывается, нет: взяточник, как правило, вымогает деньги за то, что он и так обязан сделать.

То есть гражданин раскошеливается, чтобы добиться своего вполне законного права, а вовсе не для того, чтобы обойти закон.

— В том-то и дело! — воскликнул Ленин. — Это лишь подтверждает связь бюрократизма и взятки. Взяточники могут существовать только среди бюрократов.

А обычно взяточник-это и есть бюрократ. Так почему же, хотел бы я знать, мы миндальничаем с этими примазавшимися к нам злейшими врагами Советской власти, которые дискредитируют ее?

Крыленко попробовал объяснить, почему до сих пор бюрократа не судили публично — в огромном зале, при свете прожекторов, с корреспондентами и фотографами, с громовой речью обвинителя, который назвал бы зло его подлинным именем.

— Неловко вроде бы, Владимир Ильич, выносить нашу боль на всеобщее осмеяние. Так думают многие…

— Но надеюсь, не вы!.. — Голос Ленина осекся от волнения, и Крыленко мысленно выругал себя за то, что не сумел оградить Ильича от тревожных мыслей даже на отдыхе. — Надеюсь, не вы, Николай Васильевич, ибо вряд ли вы не знаете, что боль надо лечить, а не загонять ее внутрь. Против этой боли нет пилюль, ей поможет лишь хирургический нож. С каких это пор большевики уподобились трусам, боящимся гласности?

О чем мы печемся: о своем покое или об интересах рабочего класса? Если нам не безразлична судьба революции, то всех бюрократов и взяточников мы потянем на публичный и беспощадный суд. А не то нас будут вешать на вонючих веревках, и поделом, батенька, поделом, поделом!..

Крыленко попробовал вставить слово, но Ленин, столь терпеливо выслушивающий обычно своего собеседника, поспешно перебил его:

— И не ищите, дорогой мой, оправдания трусам.

Подберите-ка лучше дело поярче и судей поумнее — не торопыг, не крикунов, не фразеров. И сами возьмитесь обвинять, чтобы процесс превратился в школу революционной справедливости. Меня позовите — я тожо приду: послушать да наматывать на ус. Ну как, по рукам?..

Он засмеялся, смягчая этим резкость тона, который можно было, чего доброго, принять за разнос.

— По рукам! — в тон Ленину засмеялся Крыленко. — Но ведь и вы, Владимир Ильич, нарушаете закон.

— Какой? — не на шутку встревожился Ленин.

— Закон Советской власти о труде. В будни положено работать, в праздники — отдыхать. А сегодня, между прочим, день нерабочий.

— Подчиняюсь закону, — с напускным смирением произнес Ленин, и они оба снова рассмеялись.