Проклятый подарок Авроры

— Извините, — сказала она, удивляясь, что хранителем музея работает мужчина. Хотя, с другой стороны, если здесь мужчина директор, почему не быть и мужчине хранителю? — Извините, меня тут к телефону вашему позвали…

И озадаченно примолкла, увидев, что трубка лежит на аппарате. Неужели Катя уже отсоединилась?

— Проходите, Елена Дмитриевна, — сказал мужчина, вставая со стула. — Проходите, мне нужно с вами поговорить.

Алёна замерла, уставившись на него.

— Вижу, вы меня узнали, — проговорил он с усмешкой. — Или все еще не верите своим глазам? Тогда вам, наверное, лучше снять очки. Нет, правда. Зачем они вам? Только зрение портить!

Алёна растерянно потянула с носа очки. За спиной послышался звук открываемой двери. Словно холодом повеяло оттуда… Алёна обернулась — сзади стояла Рая Абрамова.

Отчего-то вдруг вспомнилось, как Варенуха и Гелла «обложили» Римского в его кабинете в одну страшную полночь…

— А я тебя по сумке узнала! — с торжеством сказала Рая. — Помнишь, тебя Нина Ивановна спрашивала, где ты такую сумку оторвала, а ты сказала, что в Париже и что тут ни у кого такой нет. Что ж ты вся замаскировалась, как Штирлиц, а сумку старую оставила? Вот и прокололась!

И Рая захохотала, довольная до изнеможения.

Смотреть на нее было противно, а потому Алёна, скрипнув зубами, отбросила сумку-предательницу (и в голову не пришло ее заменить, а ведь сумок в ее доме — не перечесть!) за спину и повернулась к мужчине, который с любопытством наблюдал эту дамскую мизансцену. Это был тот самый молодой человек, который два дня назад усаживал в серый «Ниссан» Катю и Таню.

Да, тот самый, черноглазый…

Мезенск, 1942

Она ждала час и два, ждала каждую минуту, сотрясаясь в ознобе, который никак не могла унять. То ли мерзла, то ли от страха дрожала. Зачем, зачем она от фрау Эммы пошла сюда?! Надо было бежать со всех ног, словно дикому зверю, который сорвался с привязи. Нет, она потащилась за обрывком веревки, который так долго сдавливал ей шею! Ради Петруся вернулась, а он…

А он не шел. Ну что ж, Лиза видела его лицо, видела его глаза, когда Баскаков бросился к ней, принялся обнимать, впился в ее губы, целовал, бормоча:

— Лиза, ну наконец-то! Я думал, ты погибла! Товарищи, простите, это моя… Ну, словом, любовь у нас! Разлучила война, я думал, все, потерял ее, а тут… Лиза!