Проклятый, одинокий, дракон

— Тьер! — крикнула Айна, когда Тьер открыл дверь. И стиснула зубы, чтобы не заплакать. «Не уходи! Объясни мне! Что я сделала не так? Я люблю тебя! — рвалось из её груди, но так и осталось невысказанным.

Герцог де Риз закрыл дверь с той стороны, и горькие слёзы всё же потекли из глаз Айны.

Её суетливые горничные не замолкали весь день, всё повторяя и пересказывая на разные лады то, что уже поведала Айне леди Бри. Они по часам поили её лекарствами, делали перевязки, как велел старый добрый доктор, мазали синяки, особенно заботясь о лице. Именно там её ушибы выглядели особенно страшно — на виске была рана, под глазом синяк, на скуле ссадина. Только рану на виске доктор просил пока не мочить, но ванну принять разрешил.

Но как бы хорошо уже на следующий день не чувствовала себя Айна, часто вставать и ходить ей пока не разрешили.

И Тьер так и не пришёл.

— Так Его Сиятельства нету, — поведала ей к вечеру добродушная Николетта, когда к концу вторых суток Айна не выдержала и спросила, где её муж.

— Что-то там плохое затевается в стране, — служанка расстроенно покачала головой над недоеденным Айной ужином и понизила голос до шёпота. — Говорят, наёмные войска стянули в столицу. И Астария ещё свои выставила на границе — оказать в случае волнений королеве военную поддержку.

— А король где?

— Так на счёт него Его Сиятельство и хлопочет, — служанка составила на поднос грязную посуду. — Арчи улетел с ним в Урсию, к ихним докторам. Очень уж он плох. Но лорд Тео сказал, главное, что он пока жив. И будем надеяться, даже поправится.

— А сам де Вонн? — помогала ей Айна, смахивая с одеяла крошки.

— Тоже всё в разъездах, — вздохнула девушка и встала. — Ох, боюсь я, война будет. Как же это худо, когда война.

— Подожди, — остановила Айна служанку, когда она уже намеревалась взять поднос. — Дай мне, пожалуйста, вон в том ящике письма.

Девушка показала рукой на свои вещи.

— Старые такие, — поясняла она, пока Николетта ковырялась. — Перетянутые синей лентой.

— Эти? — подняла служанка пачку пожелтевших конвертов.

— Они самые, — прижала Айна к груди письма отца.

— Ну, я на кухню, — держа поднос в одной руке открыла дверь девушка. — Остальные новости вам расскажет Ивет.

Только с Ивет толку оказалось ещё меньше. Горничная, похоже, без ума влюбилась в слугу короля Павло. И все её разговоры были только о нём.

Айна не сердилась на девушку. Она прекрасно её понимала. Если бы у герцогини де Риз была возможность поделиться — все её разговоры были бы о Тьере. О его руках, глазах, поцелуе. Обо всём, что было, но ещё больше о том, чего не было.

Нет, Айна точно знала — ничего ей не пригрезилось. Его поцелуй, и гадалки, и Чиис с маленькой девочкой на руках, мольба женщины поговорить с Лотером. Всё Айна помнила. Только не понимала такой резкой перемены отношения к ней герцога.

И чтобы не изводить себя пустыми догадками, Айна бесконечно переписывала составленные из рун пророчества.

А когда с рунами не складывалось, она читала письма отца. Они давали ей силы выздоравливать, верить и не сдаваться.

Скользя глазами по строчкам, написанным крупным размашистым почерком, Айна открывала для себя отца с иной стороны. С той, что по малолетству была ей совсем неинтересна. С той, о которой она и не подозревала. Она и письма то эти никогда не читала именно потому, что в каждом он признавался маме в любви. Но это чувство между родителями, о котором Айна раньше не хотела знать, сквозило в каждой строчке, в каждой запятой каждого его письма. И только это для Айны сейчас и было важно в отцовских письмах.

Она развернула очередное.

«Мне кажется, я уже рассказывал тебе эту историю, но рискуя впасть у тебя в немилость, всё же повторюсь, — писал отец. — Никогда в жизни я не видел любви сильнее, чем между Б. и К.

Тогда я осуждал его. Оставить войско перед решающим сражением и вместо того, чтобы как следует выспаться, ночь провести в седле, чтобы встретиться с женой — это было выше моего понимания. Мало того, что это просто преступление, а если в дороге что-нибудь случится? Лошадь сломает ногу? А если караул поднимет всех по тревоге, а Б. нет? А если его узнают в том монастыре? Если это засада? У меня были десятки этих «если», но ни одно из них его не убедило. Он уехал. И я единственный знал, что Б. нет в лагере.

Теперь, когда у меня есть ты, я понимаю, что на его месте поступил бы так же. Ничто не остановило бы меня, если в каких-то пяти часах езды у меня была возможность тебя обнять, вдохнуть твой запах, почувствовать тепло твоей кожи.

Таким счастливым, как он вернулся, я его больше никогда не видел. И это я, трус, переволновался, расхаживая всю ночь по его пустому шатру. А он, сукин сын, вернулся на таком подъёме, что мы выиграли не только это сражение. Мы гнали этих неверных до самой границы, не останавливаясь. И даже ещё дальше.

Хотя нет, вру, видел. Ещё раз видел. В тот день, в самый последний его день, когда К. прислала ему письмо, что у них будет сын. «Сын! — кричал Б., бегая по палатке и вытирая слёзы. — Брейн, ты даже не представляешь себе, что я сейчас чувствую».