Проклятый горн

– По меньшей мере странное место для двух колдунов. К тому же, насколько я понял, они из богатого сословия.

Гертруда вытерла рукавом мокрое лицо:

– Лучше бы ты все же подождал здесь.

– Я с тобой.

– Тогда не лезь вперед.

Она быстро оглядела улицу, убедилась, что здесь никого, кроме нас, нет, и ее радужка мгновенно почернела.

– Сними дверь.

Я сделал, что она просила, с удивлением увидев, что петли превратились в ржавую труху. Потянул на себя, осторожно приставил к стенке, тогда как Гертруда проскользнула мимо меня в полумрак.

Ярко-голубая вспышка заставила меня зажмуриться. Обнажив палаш, я ринулся внутрь и пораженно остановился в центре бедной комнаты с одной кроватью.

– Просто чудесно, – сказал я.

– Просто твою мать как здорово! – выругалась она, и молнии, бегающие по ее пальцам, тихо обвились вокруг запястий ловкими змейками, а затем погасли.

Двое мальчишек, одному из которых было лет двенадцать, а другому не больше четырнадцати, смотрели на нас с ужасом. Старший, тем не менее, закрыл собой младшего. Выглядели они не грозно, а жалко.

– Выйди, – попросила меня Гертруда и прочла в моих глазах сомнение. – Доверься мне.

Я сел на крыльцо, прямо под дождем, который мне уже не мог повредить – я и так был насквозь мокрый. Проповедник было сунулся в дом, но тут же вернулся. Он был не настолько смел, как Пугало, которое теперь хозяйничало на темной, грязной кухне.

– Дела… – протянул старый пеликан, усаживаясь рядом. – И что? Она убьет детей?

– Ты-то сам как думаешь?

Он вздохнул:

– Хочется верить, что твоя ведьма не настолько жестока. Господь сохрани, да я и вправду в это верю.

Дождь мельчал, тучи уходили к холмам, время тянулось невыносимо долго. Старый пеликан ерзал, нервно оглядывался, но, по счастью, не просил меня вмешаться и разрушить тишину.

Наконец я услышал тихий голос Гертруды:

– Людвиг.

Я встал и вошел в дом.

Дети все так же сидели на кровати, смотрели на нас как маленькие волчата.

– Есть пара дукатов? – спросила она.

Я достал из кошелька все, что было, положил на стол.

Она собралась уходить, когда старший сказал:

– Это не вернет наших братьев.

– Не вернет, – согласилась та. – Но и не даст вам отправиться за ними.

– Ты не будешь нас убивать?

– Я не убиваю детей. Обычно, – помолчав, закончила она.

– Когда-нибудь мы вырастем и…

– И надеюсь, у вас хватит мозгов понять, что ваш старший брат собирался совершить преступление, и приговор ему вынес Конклав, а не я. А другой ваш брат был настолько глуп, что напал на меня, и я всего лишь защищалась. Но, впрочем, вы вольны поступать как считаете правильным. Однако сперва сумейте вырасти. А пока купите себе еды. И найдите место поприличнее. Я сообщу о вас Конклаву прежде, чем вас обнаружит инквизиция.

На улице она тряхнула головой, словно все еще сомневаясь, что поступила правильно.

– А ведь ты говорила, что нельзя оставлять колдунов у себя за спиной. – Проповедник так и не научился контролировать свой язык.

– Я не предполагала, что колдуны только-только вылезли из пеленок. Их дар практически не развит.

– Теперь тебе придется все время оглядываться. – Он никак не мог угомониться и не поддеть ее.

– Отправляйся в ад, Проповедник! И без тебя тошно.

Он сразу стал серьезным, кротко вздохнул:

– На самом деле я очень горжусь тобой. Господь тебя возблагодарит за твое милосердие.

Гера ничего не сказала, лишь отвернулась от него на мгновение, справившись со своим лицом.

Я никогда не спрошу у нее, насколько близко она подошла к той грани, когда больше не надо думать о том, чтобы оглядываться.

Прошло восемь дней, прежде чем появились люди мессэре Венутто. Время тянулось неспешно, но не из-за ожидания или от скуки, а оттого, что я был с Гертрудой. В наших отношениях, когда мы слетались на пару суток, а затем разлетались на полгода, оказываясь в разных странах, – восемь дней было вполне долгим, можно сказать, что бесконечным сроком.

Проповедник же просто извелся. Он внезапно понял, что ему решительно нечего делать, и уже пару раз намекнул мне, что хорошо бы наконец отправиться в путь.

– Ты хоть сам это замечаешь? – с интересом спросил я у него.

– Замечаю что? – Он косился на расчесывающую волосы Гертруду, стараясь делать вид, будто ему совсем-совсем не любопытно.

– Что тебя тянет в дорогу.

– Ничего подобного! – горячо возразил тот.

– Ну не хочешь признаться мне, признайся хотя бы себе. Ты любишь это не меньше меня.

Он фыркнул и ушел. Вечером же, когда я сидел на маленьком балкончике, приканчивая черешню, Проповедник неохотно произнес: