Проклятые

Мы с Гораном вальяжно валялись на ковре перед большим телевизором в гостиничном номере, среди остывших остатков поданной в номер еды. Я раскурила косяк, набитый лучшей гибридной травой, которую слямзила у родителей, затянулась и предложила вонючую папиросу предмету своего детского обожания. На мгновение наши пальцы соприкоснулись, точно как это описано у Джуди Блум. Мы почти на притронулись друг к другу, разве что самыми кончиками пальцев, как Бог и Адам на потолке Сикстинской капеллы, но между нами проскочила искра жизни – или просто разряд статического электричества.

Горан взял косяк и глубоко затянулся. Он стряхнул пепел прямо на тарелку с недоеденным чизбургером и горкой уже зачерствевшего картофеля фри. Мы оба сидели молча, задерживая дым в легких. Будучи романтическими анархистами, мы совершенно не приняли во внимание, что это был номер для некурящих. По телевизору кому-то вручали «Оскара». Кто-то кого-то благодарил. Потом включилась реклама туши для ресниц.

Я выдохнула и закашлялась. Я все кашляла, кашляла и никак не могла остановиться. Наконец мне удалось дотянуться до стакана с апельсиновым соком, стоявшего на подносе рядом с тарелкой остывших куриных крылышек. В номере пахло, как на всех вечеринках, которые мои родители устраивают для съемочной группы в последний день съемок. Каннабисом, картофелем фри и паленой бумагой для самокруток. Каннабисом и застывшим шоколадным фондю. В телевизоре по пустынным солончакам мчался роскошный европейский седан, выписывал виражи между оранжевыми дорожными конусами. За рулем сидит знаменитый киноактер, и я никак не могу понять: то ли это очередная реклама, то ли отрывок из номинированного фильма. Потом знаменитая актриса пьет диетическую газировку известной марки, и опять непонятно, это фильм или реклама? Даже самые быстрые автомобили движутся словно в замедленной съемке. Моя рука тянется к тарелке с остывшими чесночными гренками, и Горан вставляет мне между пальцами дымящийся косяк. Я затягиваюсь горьким дымом и отдаю сигарету обратно. Тянусь к тарелке с исходящими паром, маслянистыми, аппетитными креветками, но касаюсь лишь гладкого стекла. Мои ногти скребут по прозрачному барьеру.

Горан смеется, извергая серые облака кислого дурманного дыма.

Мои креветки, такие заманчивые и аппетитные с виду, всего лишь телереклама какого-то ресторана морепродуктов. Вкусные, хрустящие и совершенно недосягаемые. Просто дразнящий мираж на экране с высокой четкостью изображения.

В телевизоре медленно вертятся гигантские гамбургеры, в них такое горячее мясо, что оно еще пузырится и брызжет жиром. Ломтики сыра плавятся, растекаясь по контурам раскаленных говяжьих котлет. Реки расплавленной сливочной помадки тянутся по горному кряжу из ванильного мороженого под жестоким градом измельченного арахиса. Вьюга из сахарной пудры вьется над глазированными пончиками. Пицца сочится томатным соусом, за ее ломтиком текут белые клейкие нити моцареллы.

Горан отбирает у меня косяк. Делает очередную затяжку и запивает ее шоколадным молочным коктейлем.

Снова взяв в рот влажный кончик нашего общего косяка, я пытаюсь уловить вкус слюны моего любимого. Трогаю языком мокрые складки бумаги и чувствую вкус шоколадного печенья, украденного из мини-бара. Я ощущаю привкус искусственно ароматизированных леденцов – лимонных, вишневых, арбузных, – которые нам запрещают, потому что от них разрушаются зубы. И вскоре под всей этой сладостью мои вкусовые рецепторы находят нечто землистое, грубое и настоящее: слюну моего угрюмого бунтаря, мужчины-мальчишки, чуть отдающий гнильцой запашок моего сурового Хитклиффа. Моего грубого дикаря. Я наслаждаюсь этим едва уловимым вкусом, как закуской к банкету из грядущих влажных поцелуев Горана. В тлеющей гандже явственно ощущается послевкусие его шоколадного молочного коктейля.

В телевизоре корзина с начос, щедро посыпанными измельченными оливками и залитыми сальсой, как кровью, растворяется и превращается в красивую женщину. На женщине красное платье – хотя, наверное, оранжевое, – к лифу приколота лента. Лента розовая, как нарезанные крупными ломтиками помидоры. Женщина говорит:

– Претенденты на премию «Оскар» в номинации лучший фильм года…

Женщина на экране – моя мама.

Я поднимаюсь и стою, чуть пошатываясь, над остатками трапезы и Гораном. Спотыкаясь, я бреду в ванную. Там я разматываю рулон туалетной бумаги – целые мили и мили бумаги, – сминаю ее в два комка, более-менее одинаковых по размеру, и запихиваю их под кофту на груди. В зеркале над раковиной мои глаза кажутся красными, будто налитыми кровью. Я встаю боком к зеркалу и изучаю свой новый грудастый профиль. Потом вытаскиваю из-под кофты бумагу и спускаю ее в унитаз – в смысле, бумагу, не кофту. Боже, как же меня растопырило! Кажется, я провела в этой ванной уже много лет. Несколько десятилетий. Целую вечность. Я открываю шкафчик около раковины и достаю длинную полоску презервативов с Хелло Китти. Выхожу из ванной и предстаю перед Гораном с лентой презервативов, обмотанной вокруг шеи, как боа из перьев.