Прокляты и убиты

Рындин. Ляксей, лезь сюды. Мы тебе место заняли.

Булдаков. Нате вот, жрите.

Рындин и Васконян живо расправились с мясом.

Еремей. Товарищ старшина, мы больным отделили котелки, как с пайкой Петьки Мусикова быть?

Шпатор. Сами съешьте.

Сергей. Дак он же тоже хворый.

Шпатор. Он отпетый симулянт и никакого ужина ему не будет, памаш. Хлеб отдайте паразиту, и будя с него.

Серега с Еремеем живо принялись за кашу.

Мусиков. А где мой ужин? Пайка моя солдатская, кровная где?

Ложки в руках Снегиревых замелькали быстрее.

Мусиков. Че сурлы воротите? Сожрали мою пайку? И не подавились? Товарищи, называется, ишшо и концамольцы, небось, б…и! П. делякнули пайку и хоть бы хны!

Еремей. Скажи спасибо, хлеб принесли.

Мусиков. Хлеб? Принесли? А кто корку всю обкусал? Кто? Я больной, но не слепой!

Еремей. Ты поори, поори. С нар стащим.

Сергей. На улицу вышибем. Долаешься.

Мусиков. Меня? С нар? А этого не хотите? Эй ты, усатый таракан! Отдай мою пайку! Притаился! Нажрался чужой каши, воняешь теперя на всю казарму! Так полагается в Совецкой Армии? Сталин че говорит?

Талгат. Зачем кричишь? Отбой была. Сыпать надо.

Мусиков. Тут советского красноармейца обокрали!

Шестаков. Кто обокрал?

Мусиков. Старшина обокрал! Пайку мою сбондил!

Шестаков. Какой старшина?

Мусиков. Известно какой! Один он тут, усатый таракан!

Шестаков. Кончай орать.

Мусиков. А-а-а-а! Над больным человеком издеваются-а-а-а!

Булдаков. Закрой хлебало, а то щас измордуем, как Бог черепаху!

Бойцы начали спинывать Мусикова с нар, но тот уцепился за столб руками и ногами, как паук.

Мусиков. Убива-а-а-а-ют! Карау-у-у-ул!

Из каптерки в кальсонах, со своим котелком выскочил старшина Шпатор.

Шпатор. Товарищи! Люди добрые! Кто-нибудь… Кто-нибудь… сбегайте на кухню… в счет моего завтрака… милостью прошу…

Братья Снегиревы побежали на кухню и принесли котелок с кашей.

Заморыш Петька Мусиков родом был из архангельского леспромхоза с неприличным, считай что, названием Маньдама. Был он пятым ребенком в семье, заскребышем, «слетком», как звала его мать. Нечаянно сотворенный и не по желанию рожденный, Петька путался под ногами, никому не нужный, всем надоевший. Мать его молила у Бога смерти «малому паршивцу», а когда подрос, говорила: «Хоть бы нибилизовали куда». Как он рос, чем лечился, где ел, где пил – ни мать, ни братья не знали. Украл он однажды папиросы у брата, но облевался от противного табака, и курить бросил. Попробовал Петька и водки, но тоже облевался – и от водки его отворотило. Попробовал и бабу в женском общежитии – пьяная баба была и пахло от нее дурно – и хотя Петька ничего не понял, да и баба не проснулась, и он чуть было тоже не облевался, но к бабам его с тех пор тянуло. И вот турканый-перетурканый, битый-недобитый, оказался Мусиков в первой роте двадцать первого полка. В жизни роты он не участвовал, правил никаких сроду не знал и знать не хотел.

Мусиков. А жиров-то хер ночевал! Слизали! Где вот справедливость? Это товаришшество? Имя что больной, что не больной… Сталину буду писать.