Проклятое число

Мать говорила, что, останься она дома, непременно стала бы почитаться как богиня материнства и плодородия. Она чувствовала все живое, могла заставить мертвый цветок пустить корни, поставить на ноги смертельно больного человека… и убить, высосать все соки даже из самого здорового.

Однако может ли сравниться жалкий мир Двенадцати Держав с миром снов, таким восхитительным и странным? Она экспериментировала с детищами своего фамильяра, поджигала их, резала и рвала на кусочки. Некоторые из них, рожденные слишком слабыми мыслеобразами, растворялись и исчезали, некоторые — появлялись вновь, срастались воедино раз за разом…

— Тебе идет плакать, Корвус, — сказала она ему, зная, что, сколько бы еще слез он ни пролил, его любовь останется прежней, а может, сделается еще сильнее. — Твои глаза наливаются кровью.

— Хозяйка? — ворон иронично вздернул левую бровь. — Что-нибудь произошло?

«И это чудовище ты изо всех сил пытался вернуть к жизни? Чем я так нравилась тебе?!»

А потом Пуэлла поглядела в бесцветные глаза альбиноса и все поняла. Поняла не разумом, но сердцем, и душа ее захлебнулась в горечи.

«Я ведь была единственной, кто интересовался тобой. Единственным существом, созданным не твоей рукою, но при этом не брезговавшим к тебе прикасаться».

— Произошло, Корвус, — ответила Пуэлла, нежно касаясь губами его губ. В глазах у нее стояли слезы. — Не знаю, почему это происходит, но я начинаю вспоминать. Наше с тобой прошлое было не таким уж и счастливым.

Альбинос отпрянул в сторону, на лице его одна эмоция сменяла другую.

— Оно было счастливейшим из возможных! — воскликнул он наконец решительно и даже грозно. — Мы были связаны, как и сейчас! Мы были связаны, и ничто не могло встать между нами!

— Но я была безумна, Корвус. — Пуэлла тяжело сглотнула. — Та еще садистка и тварь. Не знаю, как у Конкордии родилось такое чудови…

— И ты туда же! — почти болезненно вскрикнул ворон. — Твоя мать настояла на твоем перерождении и забрала тебя у меня, чтобы твоя душа стала лучше и чище в страданиях! Ты скиталась по иным реальностям и рождалась юродивой, калечной и нищей раз за разом! А все из-за того, что Первая из Демиургов не могла принять наше видение семейного счастья!

— Это не было счастьем. Для тебя — уж точно.

— Нет, хозяйка, я был еще как счастлив! А вот эти века без тебя были подобны самой настоящей пытке.

Они стояли друг напротив друга, словно на сцене какого-то дешевого театра; цветные блестящие тряпки нависали над ними, переливались стразами и пайетками. Пуэлла почувствовала себя как-то неловко и очень глупо. Такой момент испортила! Ведь они могли бы… прямо здесь, в студенческом городке, прячась в очаровательных тенях, словно воры…

— Ладно, — выдохнула она наконец. — Как бы там ни было, я сильно изменилась. Возможно, меньше, чем сама хотела бы признавать, однако метод Конкордии сыграл мне только на руку. Теперь мы снова вместе, вместо уродливого родимого пятна на моем животе горит Печать Согласия. Что еще может быть нужно?

Корвус вздохнул.

— Разве что кружка чего-нибудь покрепче да мясо с булкой, — сказал он. — За что я все-таки люблю человечество, так это за восхитительную еду.

Они сидели в полумраке на подушках, вокруг тихонько попивала спиртное разношерстная молодежь. Пуэлла ощущала себя странно — немного бунтаркой, немного чокнутой, но очень и очень счастливой. Все-таки, рядом был Корвус, и в этой жизни она уж точно не станет обесценивать его, как делала раньше. Между ними будут совсем иные, куда более проникновенные и добрые отношения. Все-таки, такой была нынешняя Пуэлла: доброй, ласковой, светлой девушкой с огромным сердцем, готовым разорваться в клочья во имя любви.

Если бы не угроза нападения декурсий, что маячила где-то впереди, она была бы и вовсе самым счастливым человеком на свете. Увидев свою хозяйку растерянно таращащейся в полумрак, ворон игриво щелкнул ее по носу, и девушка расхохоталась, запрокинув голову. В той далекой прошлой жизни очаровательной мелочи вроде этой не могло быть и места, но сейчас все было иначе.