Проклятие Шалиона

Так он уволен, смещен со своей должности? С другой стороны, пока он медленно выздоравливал, не могла же Исель обходиться без секретаря, кто-то должен был делать эту работу. Да и почерк у Боннерета, как заметил Кэсерил, был замечательный. Морщина между бровями нового секретаря углубилась. Кэсерил добавил:

– Меня зовут Кэсерил.

С Боннерета в одни миг слетела вся суровость, сменившись благоговейной улыбкой, которая встревожила Кэсерила еще больше. Он выронил перо, разбрызгав чернила, и вскочил на ноги.

– О милорд ди Кэсерил! Я польщен! – он низко поклонился. – Что я могу сделать для вас, милорд? – теперь в его вопросе звучали совсем другие интонации.

Такое обращение смущало Кэсерила сильнее, чем давешняя холодность. Он пробормотал несколько невнятных извинений за вторжение, сослался на усталость с дороги и спустился к себе.

Некоторое время он занимался перебиранием вещей и перекладыванием с места на место тех нескольких книг, которые у него были, приводя в порядок свою комнату. Затем послонялся из угла в угол и подошел к окну, выходившему на город. Он широко распахнул створки окна и высунул голову, но ни один из священных воронов ни прилетел к нему на подоконник. Гнездились ли они еще на крыше башни Фонсы после исчезновения проклятия и закрытия зверинца? Он посмотрел в сторону храма и решил при первой же возможности навестить Умегата. Затем в замешательстве сел. Он чувствовал себя совершенно сбитым с толку, потерянным.

Кэсерила била дрожь – отчасти от усталости. Его силы еще не восстановились, и уставал он быстро. Заживавшая рана в животе болела после утренней скачки, хотя и не столь сильно, как тогда, когда его терзал Дондо. Кэсерил был восхитительно свободен от призраков, в нем больше не жил никакой заблудившийся дух – одного этого было достаточно, чтобы он чувствовал себя невероятно счастливым. Однако сегодня это не помогало. Он так спешил, горел нетерпением, и чем это закончилось? Всего лишь столь необходимым ему, по всеобщему мнению, отдыхом. Кэсерил чувствовал себя разочарованным.

Настроение окончательно упало. Может быть, для него уже не было места в этом новом Шалионе-Ибре. Исель, чтобы вести дела в ее ставших огромными владениях, нужен более образованный, гибкий человек, а не потрепанный жизнью и – да что скрывать! – странный бывший солдат со склонностью к поэзии. Что еще хуже – будучи отстраненным от службы у Исель, он лишался ежедневного лицезрения Бетрис. Никто не придет зажечь ему свечи для чтения, когда стемнеет, никто не заставит надеть теплую немыслимую шапку, и не заметит, что ему нехорошо, и не приведет этих ужасных врачей, и не будет молиться о его спасении, когда он путешествует далеко от дома…

Кэсерил услышал во дворе звуки, возвещавшие о возвращении Исель и Бергона с церемонии в храме. Ему следовало бы выбежать им навстречу. «Нет. Я отдыхаю». Он и сам почувствовал в этих словах раздражение, обиду и ослиное упрямство. «Не будь дураком». Но страшная усталость приковала его к креслу.

Прежде чем Кэсерилу удалось превозмочь нахлынувшую на него меланхолию, к нему в комнату ввалился Бергон, и пребывать в унынии стало просто физически невозможным.

На принце еще были коричневые, оранжевые и желтые цвета генерала Священного ордена Сына и широкая, украшенная символами осени перевязь – все это смотрелось на нем куда уместнее, чем на седом старом ди Джиронале. Если уж Бергон не в состоянии порадовать глаз бога, значит, его глаз невозможно порадовать вообще. Кэсерил встал, и Бергон порывисто обнял его, забрасывая вопросами о поездке, о здоровье, и тут же, не дожидаясь ответа, попытался рассказать ему десять разных историй одновременно, а потом рассмеялся сам над собой.

– Скоро у нас будет достаточно времени на разговоры, а сейчас я пришел по поручению моей жены, рейны Шалиона. Только сначала скажи мне откровенно, лорд Кэс, – ты любишь Бетрис?

Кэсерил заморгал от неожиданности.

– Я… она… очень, принц.

– Отлично. То есть я знал это, но Исель настояла, чтобы я сначала спросил. А теперь еще один вопрос – это очень важно. Ты не хочешь побриться?

– Я… что? – рука Кэсерила потянулась к бороде. Она давно уже перестала быть колючей щетиной, как раньше. Отросла, сделалась густой и – как ему казалось – красивой, к тому же он регулярно ее подравнивал. – Вы спрашиваете меня об этом с какой-то целью? Не то чтобы это было так важно… Ведь если что, и заново отрастить несложно…

– Но ведь ты не питаешь к ней болезненной привязанности или чего-нибудь в этом роде, не так ли?

– Болезненной? Нет. Просто после галер у меня долго дрожали руки, и я не брился, потому что боялся изрезаться в кровь, а брадобрей был мне не по карману. А потом привык.

– Отлично, – повторил Бергон и, выглянув за дверь, махнул рукой. – Заходите.