Проклятие Шалиона

Больше десятка лет, прошедших с той поры, когда Кэсерил видел этого человека в последний раз, не были к нему благосклонны. Орико никогда не был слишком привлекательным, даже в расцвете молодости. Ниже среднего роста, с коротким носом, который в юности был сломан во время падения с коня, а сейчас походил на сплющенный гриб, выросший в центре лица. Волосы, рыжеватые и кудрявые, с годами, правда, стали пожиже, зато тело, в отличие от волос, – только плотнее и толще. Лицо у короля было пухлое и одутловатое, с нависшими над глазами веками.

Король мурлыкал что-то на ухо леопарду, а тот терся головой о тунику Орико, покрывая ее своей линяющей шерстью, после чего высунул язык размером с небольшую лопату и лизнул короля в укрытую парчой грудь, оставив мокрое пятно на королевском наряде. Рукава у Орико были засучены, и на них виднелись небольшие шрамы и царапины разной степени свежести. Леопард выгнул шею, ухватил Орико за руку и некоторое время удерживал в своих желтоватых зубах, не смыкая челюстей. Кэсерил снял ладонь с рукоятки меча и вежливо кашлянул.

Когда король повернулся к Кэсерилу, тот упал на одно колено и сказал:

– Мой государь! Примите самые почтительные приветствия от вдовствующей провинкары Баосии, поручившей мне передать вам это письмо.

Он протянул пакет и добавил – на тот случай, если король еще не знает о прибытии своих брата и сестры:

– Принц Тейдес и принцесса Изелль благополучно прибыли в ваш замок, мой государь.

– О, да!

Король кивнул груму, и тот, вежливо поклонившись, потянулся за письмом.

– Их светлость поручила мне передать письмо непосредственно в ваши руки.

– О, да, секундочку!

Не без труда склонившись, король приобнял леопарда, после чего пристегнул к ошейнику серебряную цепь. Промурлыкав что-то еще в ухо зверя, он подтолкнул того к краю стола. Леопард легко спрыгнул; король с усилием встал и, протянув конец цепи груму, произнес:

– Умегат!

Вероятнее всего, это было имя грума, а не леопарда.

Грум взял цепь и повел леопарда к клетке, находившейся чуть дальше по проходу, при этом довольно бесцеремонно подтолкнул коленом, когда зверь, остановившись, начал тереться о ее железные прутья.

Орико взял письмо, сломал печать, бросив обломки воска на выметенный пол. Кивком он заставил Кэсерила подняться с колена и стал медленно разбирать изящный почерк провинкары, время от времени поднося бумагу ближе к глазам и прищуриваясь в тех местах, которые требовали большего напряжения глаз. Кэсерил, войдя в столь привычную для себя роль курьера, спокойно стоял, сложив руки за спиной и ожидая, что скажет король – отошлет или же станет задавать вопросы.

Грум тем временем завел леопарда в клетку и вернулся. По происхождению он был явно рокнарийцем – можно было даже не знать его имени. Высокий, хотя с годами и ссутулившийся. Кожа, которая в юности, вероятно, отливала золотом, с годами утратила блеск и приобрела тона потускневшей слоновой кости. Тонкие морщины окружали глаза грума и уголки его рта. Вьющиеся, цвета бронзы, волосы, с годами подернувшиеся солью седины, были сплетены в две косички, которые на затылке сходились в одну – типично рокнарийский стиль. И выглядел он как чистокровный рокнариец, хотя в Шалионе было немало полукровок; у самого короля в обоих коленах, восходящих как к шалионским, так и к браджарским королям, были принцы и принцессы – рокнарийцы и рокнарийки. Отсюда, кстати, и фактура волос. На груме была ливрея Зангры, туника, лосины и накидка с вышитым символом Шалиона – королевский леопард на фоне замка. Грум выглядел гораздо более аккуратным и ухоженным, чем его хозяин.

Орико закончил чтение письма и вздохнул.

– Что, королева Иста по-прежнему грустит? – спросил он.

– Естественно, она печалится по поводу разлуки с детьми, – уклончиво ответил Кэсерил.

– Этого я и боялся, – отозвался король. – Но тут уж ничего не поделаешь. Лучше пусть она грустит в Валенде, а не в Кардегоссе. Я не хотел бы видеть ее здесь. С ней слишком… трудно.

Потерев нос тыльной стороной ладони, король чихнул.

– Напишите их светлости провинкаре о моем к ней почтении, уверьте ее, что ее внук и внучка находятся под моей братской защитой и покровительством, а их судьба – главная моя забота.

– Я собираюсь писать ей вечером – известить о нашем благополучном прибытии. И передам ваши слова.

Орико, кивнув, вновь потер переносье и, прищурившись, взглянул на Кэсерила.

– Я вас знаю? – спросил он.

– Не думаю, господин мой. Вдовствующая провинкара недавно назначила меня секретарем при принцессе Изелль. В юности я служил провинкару Баосии в качестве пажа, – добавил он.

Он не упомянул свою службу при ди Гвариде – факт, который мог заставить короля включить свою ближнюю память. Хотя вряд ли он различал кого-нибудь из той толпы придворных, которая окружала ди Гвариду! А если король не узнал его – в немалой степени благодаря его нынешнему облику (борода, седеющие волосы, весь его потрепанный жизнью вид), – то и другие, надеялся Кэсерил, не узнают. А интересно, сколько он сможет прожить здесь, в Кардегоссе, не называя своего имени? Менять же его, увы, слишком поздно!