Происхождение всех вещей

— Древние греки считали так же, — проговорила Альма, в промежутках между фразами пытаясь отдышаться. — Они утверждали, что виноградники и оливковые рощи посажены богами.

— Верно, — кивнул преподобный Уэллс. — Видимо, люди со временем забывают о том, что создали сами. Нам известно, что, заселяя новый остров, все полинезийские народы привозят с собой клубни таро, кокосовую пальму и хлебное дерево, но сами они скажут вам, что это боги посадили здесь все это. И некоторые их легенды просто удивительны. К примеру, по их мнению, хлебное дерево было высечено богами в форме человеческого тела, чтобы подсказать людям, как его можно использовать. Именно поэтому, считают они, листья хлебного дерева похожи на ладони — так людям легче понять, что к этому дереву можно потянуться и найти пропитание. Таитяне говорят, что все полезные растения на этом острове похожи на части человеческого тела — это послание богов. Поэтому кокосовое масло, помогающее от головной боли, делают из кокоса, похожего на голову. Каштаны мапе считаются средством от почечных заболеваний, так как сами похожи на почки… так мне говорили. Ярко-красный сок растения фей лечит заболевания крови.

— Обозначение всех существ, — пробормотала Альма.

— Да, да, — бодро ответил преподобный Уэллс. Альма не поняла, слышал он ее или нет, потому что он продолжил говорить: — Ветви пизанга — вот они, сестра Уиттакер, — также считаются символическим изображением человеческой фигуры. Благодаря этой их форме их используют в качестве мирного подношения — символа человечности, если можно так выразиться. Ветви бросают на землю под ноги врагу, что свидетельствует о капитуляции или готовности пойти на компромисс. Знание этого факта очень пригодилось мне, когда я впервые прибыл на Таити, скажу я вам! Я повсюду вокруг себя разбрасывал ветви пизанга в надежде, что меня не убьют и не съедят!

— А вас правда могли убить и съесть? — спросила Альма.

— Скорее всего, нет, но миссионеры всегда таких вещей боятся. Там, в Англии, когда начинаешь задумываться о том, чтобы стать миссионером, в первую очередь всегда думаешь о каннибализме. Есть даже один хороший миссионерский анекдот: «Если каннибал сожрет миссионера и переварит его, а после умрет, воскреснет ли в Судный день переваренное тело миссионера? И если нет, как святой Петр поймет, какие части отправить в рай, а какие в ад?» Ха-ха-ха!

— А мистер Пайк говорил с вами о тех идеях, которые вы упомянули чуть раньше? — спросила Альма. — О том, что боги создали растения, придав им определенные очертания, чтобы намекнуть человеку об их полезности?

— Мы с мистером Пайком о многом говорили, сестра Уиттакер!

Альме так ни разу и не удалось выудить у преподобного Уэллса подробные сведения об Амброузе Пайке. Не то чтобы преподобный не горел желанием о нем говорить — напротив, он вспоминал о нем часто и с симпатией, — но при этом никогда не углублялся в детали. А Альма не знала, как попросить его об этом, не выдав лишней информации о себе. Какое ей дело до бывшего сотрудника ее отца? Женщине не хотелось возбуждать подозрения преподобного Уэллса. И до чего странной натурой он был, этот преподобный Уэллс! Каким-то образом он казался ей и совершенно искренним, и абсолютно замкнутым в одно и то же время. Альма постоянно искала в его лице ответы на все свои тайные вопросы. Что было известно преподобному об Амброузе? Что он видел? Знал ли о том, что Амброуз был женат? Имел ли понятие о том, кто она такая, помимо того, что она была дочерью Генри Уиттакера? Удивлялся ли, зачем она сюда приехала? Знал ли о рисунках в портфеле и знал ли юношу, который был на них изображен? Знал ли о том, что случилось, если здесь действительно что-то случилось? Но угадать, что на уме у миссионера, не представлялось возможным. В любое время он смотрел на мир с одним и тем же — бодрым и невозмутимым — выражением лица. В любой ситуации оставался беззаботным. Он был постоянен, как маяк. А искренность его была столь безгранична, что порой казалась маской.