Происхождение всех вещей

Складывалось ли все так поспешно у других людей в тех же обстоятельствах, Альма не знала. Она не слишком часто была свидетелем подобного — ухаживаний, помолвок, свадебных обычаев. Никогда не читала дамских журналов и не увлекалась легкими романами на эту тему, написанными для простодушных невинных девиц. (Правда, она прочла достаточно непристойных книг о соитии, однако в ее конкретной непростой ситуации они ей помочь не могли.) Короче говоря, она была отнюдь не опытной прелестницей. Если бы опыт Альмы в любовной сфере не был столь явно недостаточным, она бы поняла, что ее помолвка по всем признакам была и внезапной, и странной. За три месяца, что они с Амброузом знали друг друга, они ни разу не обменялись любовным письмом или стихотворением, ни разу не обнялись. Их привязанность была очевидна и крепка, но романтика отсутствовала. Другая женщина отнеслась бы к этой ситуации с подозрением. Но Альма ощущала лишь головокружение, как от вина, и была озадачена многочисленными вопросами. Эти вопросы были не обязательно неприятными, но роились в голове, доводя ее до безумия. Считается ли теперь Амброуз ее любовником? Может ли она по праву его так называть? Принадлежит ли она ему? Может ли она теперь в любой момент взять его за руку? Как он к ней относится? Как выглядит его кожа под одеждой? Удовлетворит ли его ее тело? Чего он от нее ждет? Ни на один этот вопрос у нее не было ответа.

Еще она чувствовала, что совершенно и безнадежно влюблена.

Разумеется, Альма всегда обожала Амброуза, с самого момента их встречи, однако до помолвки никогда не задумывалась о том, каково это — позволить себе выразить это обожание без всякого стеснения. Она никогда не осмеливалась позволить себе любить его без остатка — это казалось опасным и опрометчивым. Ей было достаточно того, что он просто был рядом. Альма была бы рада вечно считать Амброуза всего лишь братом, если бы он остался в «Белых акрах» навсегда. По утрам есть вместе поджаренный хлеб с маслом, видеть вблизи его лицо, которое каждый раз вдохновенно загоралось, когда он говорил об орхидеях, наблюдать за тем, как мастерски он управляется со станком, смотреть, как он ложится на диван, чтобы послушать ее теории о трансмутации и вымирании видов, — поистине, одного этого было бы достаточно. Она никогда и не стала бы желать большего, даже после случившегося в переплетной. Чем бы ни было произошедшее между ними во тьме (а она не отваживалась снова упомянуть при Амброузе об этом), она с легкостью готова была воспринять это как момент, который больше не повторится, возможно, даже совместную галлюцинацию. Она могла бы убедить себя в том, что поток сообщений, переданных ими друг другу в тишине, ей почудился; почудился и взрывной эффект, из-за которого сотряслось все ее тело, стоило мужчине лишь коснуться руками ее ладоней. По прошествии времени она, может, даже заставила бы себя забыть о том, что это вообще произошло. Даже после того случая она не позволила бы себе любить его так отчаянно, так глубоко, так безнадежно, не получив его разрешения.

Но теперь им предстояло пожениться, а значит, разрешение было получено. У Альмы больше не было возможности сдерживать свою любовь, и не было на то причин. И она позволила себе окунуться в нее с головой. Женщина ощутила себя охваченной восторгом, словно пламенем; в ней бушевало вдохновение, а любовь к Амброузу поглотила ее целиком. Раньше ей тоже казалось, что его лицо светится, но теперь она видела в нем небесный свет. Раньше его руки и ноги казались ей просто изящными, но теперь Амброуз напоминал ей римскую статую. Его голос звучал, как церковное песнопение. Малейший брошенный им взгляд отзывался в ее сердце пугающей радостью.

Впервые в жизни выпущенная на свободу в царстве безудержной и безумной любви, охваченная небывалой энергией, Альма едва узнавала себя. Ее возможности казались безграничными. Она почти не испытывала потребность во сне. Ей казалось, будто она способна заплыть на лодке на гору. Она перемещалась по миру в огненном нимбе. Альма ожила. Теперь она не одного только Амброуза воспринимала с восторгом и ясностью, но всех и вся. Все вдруг стало удивительным. Везде, куда падал ее взгляд, она видела гармонию и красоту. Даже мельчайшие детали казались откровением. Еще ее переполнял избыток потрясающей уверенности. Внезапно на ум стали приходить решения ботанических задач, над которыми она билась годами. Альма неистово строчила письма видным ботаникам (мужчинам, чья репутация всегда немного пугала ее). В этих письмах она бросала вызов их выводам, что ей хотелось сделать уже давно, однако прежде она никогда себе этого не позволяла.

«Вы утверждаете, что у вашего Zygodon campylphyllus шестнадцать ресничек и отсутствует наружный перистом?»