Прогулки по Европе

На мой доклад (во вторник 19-го) пришли Мэри Мак-Роберт, Шеппард, Вера Коннова. Было даже сколько-то студентов. Всего, пожалуй, человек сорок. Поскольку Боумэн и его люди никак со славистикой не связаны, рассказывал главным образом об общих проблемах чтения наших текстов; в особенности же о кодексе и о трудностях со скрытыми текстами. Английский язык, столько лет лежащий у меня без живого употребления, конечно, подзаржавел и стал малость смахивать на Basic; но по ходу рассказа дело пошло легче, особенно когда пришлось поторапливаться, чтобы не затянуть сверх положенного. Однако уж после доклада остро захотелось расслабиться – с кем только возможно, говорил по-русски.

Мэри Мак-Роберт понравилась необычайно; и слушательница прекрасная. По-русски говорит совершенно чисто (про Франклина уже не говорю – у этого русский язык феноменальный).

Поселили в Christ Church. Это по всему – колледж, да еще богатейший. Ан не так просто: в названии слова College нет – это Christ Church и всё тут. Такая особая привилегия – быть вне классификации. Здесь students – это то, что у других fellows; а то, что у других students – здесь undergraduates. Вообще в разных местах замечал явное сопротивление любой универсальной классификации, стремление не клеточку в системе занять, а изобрести и сам статус, которого ни у кого больше нет.

А по виду и по ощущению – дворец из декораций к Гамлету. Вместо дверей там и тут огромные сквозные проемы с арками, ведущие из одного средневекового холла с потолком под небесами в другой. И для завершенности мизансцены сечет мощный косой дождь, и в проемы врывается адский ветер, отшвыривая тебя назад.

Вера Коннова заботится о нас всесторонне: кормит, поит, выгуливает по городу. Привела в pub «Eagle and Child» (так надо понимать, Ганимед), где завсегдатаем был Толкин; в его компании это называлось «Bird and Baby». Показала Бодлеанскую библиотеку.

Лондон. Как попал в Британский Музей, так почти и не вылезал – ходил каждый день. Бесплатно, поэтому масса народу, который просто вольготно проводит здесь время, тем более что множество мест, где можно закусить, – за столиками сидят сотни людей. Тут же всякие хэппенинги. Сидит, например, на широкой главной лестнице индуска, вяжет на спицах размером с копье разноцветную шерстяную дорожку шириной метра в полтора и длиной уже метров двадцать. Дорожка живописно стекает по лестнице вниз этажа на два, и со всех сторон вокруг этого, как пчелы, фоторепортеры и просто зеваки.

В центре гигантский купол читального зала. Главная библиотека теперь уже отселилась, и читальный зал, как гласит объявление, впервые открыт для всех. В нем резвятся дети, сидят за какими-то журнальчиками домохозяйки и т. п.; но подавляющая часть мест свободна. По внешнему периметру вверх до поднебесья полки: «25 miles of shelves». У входа стелы с именами знаменитых читателей. На самом верху второй стелы мне бросается в глаза: Maxim Maximovich Litvinov. «Из всех своих достижений в жизни это он, конечно, ценил бы выше всего», – сказала мне потом Татьяна Максимовна.

А сам музей устроен непревзойденно. Нигде не видал так разумно организованных экспозиций и так талантливо и нескупо сделанных пояснений: написано так, что поймет и школьник, и в то же время вполне корректно и совершенно осмысленно и для специалиста. Нашел стенд Виндоланды – прекрасный. Рядом с каждым подлинником одна или две его фотографии в различных специальных лучах, где текст виден яснее. Далее тот же текст, воспроизведенный печатно. Далее перевод. Далее комментарий. И обширные комментарии к стенду в целом. Кто захочет, может за час-два узнать про виндоландские документы почти все существенное.

Нашел и церы – римские (из Англии) и эллинистические (из Египта). Но ни одна не сохранилась так хорошо, как наша новгородская (и эти немного поменьше размером). Дерево во многих местах ноздреватое, изъеденное временем. От воска в большинстве случаев остались только пятнышки; а текст на дереве виден хорошо. Больше всего воска сохранилось на тетраптихе римского времени из Египта, который особенно похож на наш триптих; на воске кое-где видны крупные греческие буквы.

Остракон из Оксиринха (римского периода): склады (…, РА, РЕ, PH, PI, PO…, ΣА, ΣЕ, ΣH, ΣI, ΣО и т. д.) – совершенно как в грамотах Онфима, только на тысячу с лишним лет раньше.

Ну и, конечно, Розеттский камень! Хоть ты сто раз его на всех фотографиях смотри, а увидеть так, чтобы можно было тронуть пальцем, – сильное ощущение. И снова осознаешь: ведь это была массовая продукция – такая билингва должна была стоять в каждом египетском храме, и точно такие же расставлялись по всем храмам при выходе каждого очередного эдикта. И вот из этого немыслимого количества сохранилась ровно эта одна…