Кира поняла, что снова ошиблась, и, вместе с первым разочарованием, будто бежала-бежала, и на полном ходу велели повернуть, пришло облегчение и тихая радость. Правда, она мешалась с недоумением. Ей было бы понятно, если он захочет взять то, что можно взять, наверняка по ее глазам и лицу видно, — можно. А он катает на машине, везет пить кофе, просто пить кофе, да еще просится у какого-то Максимыча, побыть тут. Да чем она все это заслужила? Была бы красавица, чтоб сидеть и смотреть. Или умная, чтоб разговаривать. А тут — коса, вокруг лица растрепались прядки, платье школьное, молчит. Потому что, как с ним разговаривать? Он физрук, да. Но вольно ведет разговор о литературе, книгах, рассказывает про всякие интересные места, интересно рассказывает, а не как пацаны-ровесники, бекают-мекают с матами. Или вот у Тоньки старший брат, матросом ходит за границу. Они с Ленкой как-то были на дне рождении Тоньки, наслушались. Как завел с друзьями про валюту — где баксы, где песеты и как сменять итальянские лиры. А потом про машины. Про приводы и лошадиные силы. В-общем, скучно.
— Гадала на кофейной гуще? — Вадим покачал чашечку, — сейчас поглядим, что нам нынешний год готовит. Ты, кстати, знаешь, у китайцев новый год весной. Мы уже встретили, а они еще в старом живут. Похоже на машину времени, да?
Кира кивала, смеясь. Свет от свечи показывал широкий лоб и густые стриженые волосы, укладывал на них тяжелые золотые блики. И такие же мерцали на ресницах. Когда говорил, губы размыкались, открывая крупные зубы. И Кира теряла нить разговора, кивала, думая, хорошо бы он ее поцеловал, сам. Придвинул стул с мягкой спинкой, обнял за плечи, притягивая к себе. У него такие губы, очень резкие, хотя неяркие, наверное, поцелуй будет сильным, таким… твердым.
Тут Кире стали вспоминаться прежние немногие поцелуи, и это было так неприятно, что она мысли прогнала, стала слушать внимательно.
Вадим сел прямо, торжественно поднял в ладонях чашку и покрутил, заверчивая остаток кофе. Уложил чашку бочком на блюдце, и склонился, рассматривая рисунок. Кира тоже склонилась, прижимаясь к его плечу. От него пахло сигаретами и одеколоном, а еще тонкий запах пушистого свитера, нагретого под курткой, она сейчас висела на спинке стула. Но в чашке вились тайные узоры и это тоже было интересно, тем более — они предсказывали его судьбу.
— Ну? Что ты видишь? — дыхание грело ей скулу, шевелило тонкие волосы на виске.
— Похоже на паука, — севшим голосом ответила Кира, — вон, лапки. Нет, это солнышко. Да?
И подумала, мучаясь нежностью, ты мое солнышко, мой золотой солнечный Мичи.
— Хм, — он покачал чашку, но картинка уже не менялась, показывая темное пятно с лапками-лучами, — ну… я бы предпочел, чтоб это было солнце. Потому что солнце в таком гадании как раз означает, мне повезет и все начинания будут успешны. Ты допила? Давай чашку. Или сама?
Кира подала ему свою чашку. Он сделал несколько круговых движений. Положил, улыбаясь.
— Пусть успокоится. Вот. Теперь можно смотреть. Ого!
— Что там?
Вадим откинулся, с юмором осматривая смущенную Киру, потом изобразил лицом почтение, прижимая к свитеру ладонь.
— Я сразу понял, ты не проста, королева Кира, королева не этого мира. Драконы! Ты как, не боишься драконов?
Кира пожала плечами, потянулась за чашкой — тоже посмотреть. Но Вадим отвел руку, дразня.
— Покажи!
— А ты скажи имя. А то устроилась, я попросил, а ты никак меня не называешь.
— Перестань! — она смеялась, немного смущенно, — Мичи, вот, я сказала, ну дай посмотреть. Это мои драконы!
— Какая собственница. Хозяйка! Держи, я покажу сейчас.
Две головы склонились к наклоненной чашке. Кира с легким разочарованием разглядывала черные кляксы на светлом фарфоре.
— Видишь? Смотри, вот большой, темный. А с другой стороны — поменьше, светлый. Тут гуща реже легла. А между ними темная линия, это конечно, ты. Вывела на прогулку. Как двух огромных Анчаров.
Он говорил так уверенно, и так хорошо улыбался, что Кира заулыбалась тоже. Кивнула.
— Да. Я их вывожу на цепях, потому что они грызут поводки. А черный его все время пережигает. Я его не ругаю.
— Почему? — Вадим поставил чашку на стол, слушая как-то слишком внимательно и серьезно.
— Он же дракон, — Кира пожала плечами, стараясь объяснить ловчее, — ну, он не может по-другому, наверное. Или может, но тогда он что-то потеряет, драконовое, ой, драконовское.
— Драконье, — поправил Вадим.
— Да. Да! Поэтому лучше сделать поводок из красивой цепки, такой, витой, с камушками. Чем все время его ругать.
— Делая из дракона агнца. Ты права, маленькая королева. Ты знаешь, что ты удивительная?
— Неправда.
Кира опустила голову. Ей стало страшно, потому что стыдно, за него, он ведь врет сейчас, непонятно зачем, но врет. Что в ней удивительного. Пусть бы не говорил ерунды, чтоб ничего не мешало любить его, чтоб он — солнце.
— Правда. Только ты не для этого мира. Потому никто не видит. И сама ты не веришь.
— А ты видишь?