Прогулка под деревьями

Значит, поэзия — это мелодия, которую невозможно запомнить, место, где не остаются надолго, ключ, который неизбежно потеряешь. Утрачивая неуловимость, переставая вызывать сомнения, быть «нездешней» (следует ли сказать: переставая — не быть?), она падает в пропасть, больше не существует. Эта мысль поддерживает меня в трудные минуты.

Сегодня уже никто не осмеливается, боясь выставить себя в смешном свете, говорить о вдохновении, о музе. Но, вопреки всему, мне все-таки хотелось бы сравнить это присутствие, эту мощь, это могучее дыхание с невидимой женщиной, гораздо более мудрой, чем я, которая, когда я прихожу к ней или когда мы встречаемся нежданно, заставляет меня выбирать слова, измерять их силу, выстраивать их в нужном порядке. Что поделать, если таков мой самый отчетливый и глубокий личный опыт. По-настоящему дышишь только тогда, когда забываешь о своем «я». Именно унылая озабоченность самим собой, своей жизнью мешает мне быть настоящим поэтом.

________________

Перевод А. Кузнецовой

ЧЕРЕЗ САД (1974)

Посвящается

Кристиане Мартен дю Гар

I

Каждый раз, ранней весной, проходя мимо миндального сада, цветущего на ближнем холме, я говорил себе: нужно его описать — иначе опять, как в прежние годы, все это канет в небытие; но снова и снова отвлекали другие заботы, и вот теперь приходится идти по следу почти неуловимых, поблекших, расплывчатых воспоминаний. Но все равно от этой задачи мне не уйти.

А тогда я словно впервые увидел совсем новые миндальные деревья, — видимо, впечатление возникло под влиянием их числа, расположения или просто оттенка небесного света в тот день. Цветущие кроны были туманнее, чем кажутся обычно, они словно таяли в воздухе; но больше всего поражал белый цвет, менее чистый и яркий, чем тот, что окрашивает лепестки каждого отдельного цветка, рассмотренного вблизи. Может, стоило вглядеться пристальней, замереть, вдуматься? Или как раз не делать этого? Так или иначе — поздно над этим размышлять. Память сохранила белесоватый туман, висящий облаком над не просохшей еще голой землей, на фоне темной массы вечнозеленых дубов, белая пена у подножья холма… Нет, «белое» — это чересчур, слово вызывает представление о белоснежной глади, отраженном снеговом блеске. Здесь же не было никакого блеска (и прозрачности тоже не было). Едва наметившийся сероватый, матовый цвет? Тоже нет. Некое изобилие, это да, склубления, роения тысяч малых частиц или существ, пятен, легчайших крыльев в новом парении, с каждой новой весной: нечто вроде прохладного кипения: туман, но без влажности, без печали, тут не заблудишься; воздушное нечто, почти ничто…

Рой, пена, снежинки: привычные образы, но в данном случае они не так плохи… За неимением лучших.

По размышлении я понял, что главное заключалось все же в этой невероятной легкости, лишенной блеска, парении над землей, живом, ласкающем взор облаке, живых переливах — на грани зримого…

С другой стороны, нужно было, как обычно, отмести все сближения с человеческим миром: никаких смеющихся детей или нарядных девушек в белом, спешащих к первому причастию; и даже — никаких ангелов. Это пока просто деревья; но что они? — то, что вечно бросает вызов воображению, обезоруживает его… Тебя не окликали, но ты вдруг замер в пути. Знаки иного мира, сквозящие проломы? И вот я не вижу их больше, это длилось совсем недолго…

(Чуть позже я понял, чем отличалось то, что я видел тогда, от более позднего цветения других деревьев: здесь еще нет травы и листьев, все происходит на фоне голой земли. Розовая крона цветущего персика над свежей зеленью луга — совсем другая история.

Но может быть, все-таки вернее всего сказать: снег, снежное облачко, парящее, застывшее на миг в своем ниспадении, — из-за этого белого цвета, не слепящего и пока чуть прохладного, зябкого, а еще из-за скоплений цветов, подобных снежинкам. Снежный шелест?)

Или иначе: стая птиц, готовая взлететь, ходит волнами, трепещет?

Неясное реяние в глубине, краткая передышка плывущего облака, отрадный глазам туман…