Будь я предоставлен самому себе, возможно, я бы вообще никого не встретил, в ту пору я был крайне робким, необщительным. Работа для Мермо, напротив, заставила меня вращаться в писательской среде, общаться с представителями самых разных литературных направлений. Так произошла важная для меня встреча с Франсисом Понжем, мы стали друзьями, но я не буду сейчас на этом задерживаться, я много о нем писал. Думая об этих годах в Париже, я вспоминаю свои впечатления не только от литературной жизни, но и от самого города, который очень полюбил; я тогда не испытывал особой страсти к деревне, к природе и очень быстро привык к жизни в большом городе, мне нравилось по нему гулять, нравился его свет, и кажется, в стихах и в прозе тех лет Париж оставил зримые следы. Что касается собственно литературной жизни в то время, то сейчас, оглядываясь назад, я замечаю забавную и весьма характерную для меня вещь: у меня были друзья в разных, более или менее противоположных «лагерях». С одной стороны, Понж и рядом с ним три поэта моего поколения, которые, к счастью, до сих пор остались моими друзьями, — дю Буше, Бонфуа и Дюпен, о каждом из них можно сказать, что это «современные поэты», им свойственна определенная высота поэтического тона, убежденность, сила. Кроме того, все они были связаны с лучшей на тот момент французской живописью и скульптурой (я имею в виду Джакометти). С другой же стороны, через посредство Пьера Лейриса, одного из самых близких моих парижских друзей, я общался с группой литераторов, объединившихся вокруг очень скромного журнала «84» (названного так по номеру дома по улице Сен-Луи); этого журнальчика, разумеется, давно уже нет, сегодня его не найти, но он вполне заслуживает хотя бы частичного переиздания, потому что в нем печатались редкие и интересные тексты. В эту группу, существовавшую под эгидой Антонена Арто (но без его непосредственного участия), входили писатели Анри Тома, Андре Дотель и издатели: Жорж Ламбриш, Альфред Керн, Жак Бреннер и Марсель Бизо. Их форма литературного преломления жизни была иной, не столь броской и громкой, как у поэтов, упомянутых выше. Они не относились ни к современному авангарду, ни тем более к какой бы то ни было форме пассеизма. Это были вполне маргинальные писатели, даже при том, что Дотель и Тома стали, к счастью, более известны со временем. Они оставались вне литературных течений, попадающих в учебники под различными этикетками; их обошли стороной реклама, средства массовой информации и дешевая слава. Они мне были дороги в том числе и за это.
«Тщеславие тесно связано с литературной деятельностью. Оно разрушает. Счастье быть наивным».
«Точность. Я не хочу искать ничего другого. Ни обладания, ни славы».
Да, именно этот урок я извлек из прочитанных тогда произведений, и мне хотелось со всеми делиться своим открытием, потому что моя радость была огромной. Что поразило меня больше всего, это безразличие к славе, почти что праздная непринужденность, характерная, например, для Анри Тома, чье письмо словно обретает прозрачность, вплоть до невидимости, и то же самое можно сказать об Андре Дотеле, остается только удивляться, почему у них это получается так хорошо.
Конечно, оказала. Должен признать, что это было для меня решающим парижским влиянием. Пока я жил в Лозанне, где так легко стать местной знаменитостью (по понятным причинам), никто из моих друзей не рискнул намекнуть на мои слишком честолюбивые устремления и чересчур возвышенный тон, ставшие причиной неудачи книги «Реквием». Мои новые парижские друзья, члены упомянутой группы, не уступая в сердечности швейцарским, не стеснялись говорить мне, в чем я, по их мнению, заблуждался, где меня поджидала опасность. Они помогли мне сберечь время, я достаточно быстро понял, как важно снизить тон и писать только то, на что я способен сегодня, а не «великие произведения», подобные тем, что вдохновили меня на этот «Реквием». На такую высоту поэты могут подниматься лишь в конце жизни, достигнув зрелости, вполне овладев собственным стилем. Тогда я решил начать все сначала, выбрав на этот раз гораздо более скромный путь, вот почему многие стихи сборника «Сова» напоминают скорее дневниковые записи, близкие к прозе. Нет сомнения — здесь уже зазвучал мой настоящий голос.