«Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!

От толпы бегущих исходил тяжелый запах страха, неуверенности, беды. Нацисты весело галдели, глядя на разбитых, бегущих. От толпы задорно орущих танкистов исходила веселая уверенность. Вальтер ясно увидел себя в этой толпе: улыбается, в руке раскрытая фляжка — и, уж конечно, не с водой.

— Ну что? Нагляделись? Или еще?

Голос у Докучаева такой, словно он дает конфетку ребенку. Вальтер только дернул плечом: очень уж не понравился голос. А на стене уже виден парижский ресторан, и в нем сидят немецкие танкисты, каждый с дамой. Красивая стройная девица в черном платье, отороченном серебристым, очень изысканным кружевом, обнимала Вальтера за плечи. Огромные, высоко скошенные глаза почти без зрачков… («Русалочьи», — подумал очарованный Вальтер; «блядь» — подумал Докучаев; «слаба на передок», — подумал Менделеев; «eine Huhur»^{12}… — дружно подумали Гумбольдты.) Девица радостно сияла; при виде этой улыбки человек опытный непроизвольно испытывал желание сотворить крестное знамение.

Девицы что-то пели по-французски, юноши в изображении умиленно следили за ними. Ученые взрослые люди следили за всеми, кто сидел в комнате или двигался тенью… без умиления, скорее с состраданием.

— И здесь тоже вы, Вальтер.

Теперь Вальтеру — уже оберштурмбаннфюреру, обер-лейтенанту, подполковнику — вручался Рыцарский крест. Рукоплескания, торжественно-довольные лица седых отцов-генералов, застолье с однополчанами, коньяк, много еды, веселые разухабистые песни.

В следующий момент парень видел себя уже в родовом замке, папа наливал ему и братьям шампанского, все радостные, взволнованно-счастливые…

— Когда пойдем гулять, не застегивай верхние пуговицы шинели, Вальтер! — гомонят братья. — Твой крест должны видеть все барышни!

А Вальтер на стене смущенно улыбается и бормочет, что фюрер и так разрешил кавалерам Рыцарских крестов не застегивать шинели, чтоб все видели…

— Это, как я понимаю, Рождество тысяча девятьсот сорок первого? — тихо уронил Александр Гумбольдт.

— Да… — И обращаясь к Вальтеру, Менделеев произносит по-немецки: — Час вашего высшего торжества… Вы сделаете прекрасную карьеру — в самом лучшем смысле этого слова. Довольны?

— Господа, я в первую очередь солдат.

— Да… И семья вами довольна, и ждет в Париже немыслимой красоты дева… Все как в сказке! Но давайте досмотрим до конца? А то ведь вы так и не поймете, почему вы нам так необходимы…

На стене появилась незнакомая Вальтеру местность: какие-то перелески, проселочная дорога, и по ней, прямо в предрассветное светлеющее небо, уходят рычащие танки. Над колонной чертят небо самолеты, уходят куда-то на восток.

— Это не Франция… слишком много свободной земли, и тут холоднее… Вон как много берез.

— До сих пор мы смотрели со стороны… А вот так все это увидите вы… со своего обычного места в танке.

Словно глядя сквозь смотровую щель, Вальтер видит: танк поднимается на пригорок. Он даже словно почувствовал легкие толчки сиденья, так привычно это все было. С возвышенности он ясно видел реку, мост и на том берегу — почему-то совсем пустой окоп, опрокинутую пограничную будку. За границей — темные предрассветные поля, в них тянется дорога, дальше — лес…

— Это Россия, Вальтер, Россия… — Голос Александра Гумбольдта звучал глухо и грустно. — Потому что Россия жизненно необходима Германии. Если Россия не будет союзником, все равно придется хотя бы попытаться ее захватить. Только кончится все не хорошо.

Вальтер судорожно сглотнул. Начиналось то, чего он совершенно не хотел.

— А вот тут, Вальтер, тут у вас появляется первый реальный шанс…

Менделеев не договорил; его голос не успел замереть, как все увидели лес, заснеженное поле, дымящийся танк со свернутым набок орудием. Танкисты с красными лицами кричали, собираясь у второго, тоже неподвижного танка. Двое дули на красные натруженные руки, другие приплясывали от мороза. Из их криков Вальтер понял, что смазка замерзла, машина не двигается, придется бросать, времени нет…

И тут со стороны леса вспыхнула стрельба, по танковому боку чиркнуло, полыхнуло. В лесу, между деревьев, угадывалось движение немалого числа людей, а среди них — и небольшая пушка: пушку выталкивали на открытое пространство, чтобы стрелять прямой наводкой. В следующий момент Вальтер, слыша топот остальных, уже мчался через редкую рощицу.

Жужжали пули, громко хлопали о стволы берез, как пробки из бутылки шампанского. Кто-то тоненько кричал в стороне, — видать, попали. Кто-то ругался и орал команды. Вальтер бежал, слышалось дыхание, хруст снега, выстрелы за спиной. Все было совсем не как в кинематографе: подлинное, реальное. Вальтер почти чувствовал холодный воздух, неровность мерзлой земли, гибельность этого почти пустого, во все стороны простреливаемого пространства.

А одновременно Вальтер сидел в комнате с кружкой кофе и смотрел, как русские пытаются его убить.

— Но это не конец ваших приключений в России, Вальтер. Это возле Москвы, начало зимы сорок первого.

— После такого дьявольского начала конец просто обязан быть хорошим.

— Конец будет еще более дьявольским.