— Не могу… не могу больше… — отпустив грудь и дергая меня к себе, Максим вбивался в меня уже без остановки, грубо, безжалостно, больно схватив рукой за бедро, где без сомнения останутся следы его пальцев, которыми я буду любоваться еще несколько дней, потому что он — мой! МОЙ, чёрт бы его побрал!
И наконец застыл на подъеме, весь напрягшись подо мной, как струна. Во внезапном порыве я отлепилась от него и приподнялась на руках, чтобы запомнить, как он выглядит, когда кончает.
О да… Глаза — темные, как сама ночь, расширенные и будто подернутые туманом… Я запомню их, и его потемневшие скулы над бородой, и искривленные губы, плотно сжатые с одной стороны и прикушенные с другой — чтобы издавать поменьше звуков… Навсегда запомню.
А ведь я влюбилась — поняла вдруг со всей ясностью человека, осознавшего это в первый раз. Влюбилась сразу же, как только увидела его, стоящего за дверью моей комнаты. Потому и впустила. Только поэтому!
Мысль была настолько ошеломляющей, настолько дикой и не подходящей под мой спокойный характер, что я буквально рухнула на Максима всем своим телом, разом растеряв силы.
Охнув от неожиданности, он слабо усмехнулся, интерпретировав мою слабость по-своему.
— Я тебя понимаю, Птичкина… Мой первый раз тоже был непростой…
Моего позвоночника коснулась рука, лениво поводила вверх-вниз, а потом поднялась выше, к шее. Поиграла с волосами, отодвинула их в сторону и принялась легко массировать ямочку между плечом и шеей.
— Почему ты не сказала мне? — целуя меня в лоб, пробормотал он. — И зачем решилась на такое… Ты ведь девственница была? Я не ошибся?
Зажмуриваясь от нахлынувших эмоций, я молча кивнула ему в шею.
— И зачем пошла на такое? Неужели так важно было…
— Тшш… — не в состоянии сейчас выслушивать лекцию о том, какая я дура, что отдала себя в первый раз эскортнику, а не «любимому мужу», я накрыла его рот ладонью. — Давай не будем об этом… пожалуйста… не сейчас, когда…
Когда так хорошо — чуть не призналась вслух. И плохо. И так больно, что в груди щемит, и хочется разрыдаться и умолять его остаться со мной навсегда.
— Хорошо… не буду… — он мягко поцеловал меня в подушечки пальцев и чуть пошевелился, высвобождаясь из моего тела. Внутри отозвалось знакомой болью, защипало, запульсировало, но мне было плевать. Я хотела только одного — чтобы мы как можно дольше оставались вот так — прижатые друг к другу голышом, потные и мокрые. И почти родные, пусть я даже не знаю его настоящего имени.
Спустя какое-то время глаза мои начали закрываться, дыхание синхронизировалось с его, и не успела я восхититься тем, что умудрилась усыпить его, заставив, возможно, остаться со мной до утра, как сон затянул нас обоих под свое толстое и мягкое одеяло.
Увы. Проснулась я еще до рассвета, но уже одна. Мой мужчина ушёл. Накрыл меня настоящим одеялом, вытянув его из-под моего тела (и каким-то образом не разбудив), поцеловал, вероятно, по-отечески, в лоб и оставил меня одну.
Наверняка, у него уже другое свидание, а может просто пошел домой отдыхать, готовиться к следующему вечеру с еще одной богатой счастливицей.
Свернувшись калачиком, какое-то время я крепилась, кусая кончик подушки, а потом не выдержала и горько, с всхлипываниями и подвываниями, разрыдалась.
Чтоб ей провалиться, этой Леське… чтоб нам всем… провалиться…
Глава 11
— Еще одну… двойную… — Макс показал бармену два пальца, которые уже двоились у него в глазах, а это поставило его перед вопросом — двойную порцию он заказал или четверную? Громко икнул, испугав пожилую эскортницу, задремавшую было над полупустым бокалом маргариты, и прижал руку к сердцу, извиняясь и даже склоняясь в шутовском поклоне. — Простите, мадам…
Потрепанная жизнью «мадам» ничего не поняла, но на всякий случай заискивающе улыбнулась. Потом цепко оглядела его, словно подсчитывая, насколько он соответствует образу потенциального клиента, и встрепенулась, протягивая ему свой бокал.
— Ариана, — представилась явно фальшивым именем, кокетливо наматывая прядь волос на палец.
— Профессор! — не задумавшись ни на секунду, ответил Багинский. Хмыкнул в ответ на недоуменно поднятые брови и звонко дотронулся до ее бокала своим.
Да! Так он теперь называется — профессор! Это ведь она его так назвала — девочка с птичьей фамилией, которая только что продала ему своё тело.
Ну, раз назвала, значит так тому и быть. Надо будет и от других тоже потребовать, чтобы так теперь к нему обращались… А то всё «Максим Георгиевич, Максим Георгиевич…» Мало ли кто Максим Георгиевич? А вот личный «профессор» мадмуазель Птичкиной — он один такой!
Во всяком случае, первый.
Ну, или