Проект «Платон»

— Именно так, Иван. Именно так. Любой учёный должен стать психопатом. Экспериментировать над лабораторными животными — зло. Учёный принимает это зло, творит его — во имя добра. Опять пластичность! Опять люфты и допуски. И запущены новые нейронные пути, которые не всегда приведут куда надо. Иногда запутают. Потому быть психопатом, заведомо знающим, что нет добра и зла, но психопатом высокоорганизованным, то есть понимающим, что такое хорошо, и что такое плохо, — вы же чувствуете разницу? — он вопросительно посмотрел на Ивана.

— Между парой «добро-зло», «хорошо-плохо»?

Митрофанов кивнул.

— Безусловно.

— Отлично.

— То есть… А великим… Великим учёным нельзя стать, если ты… Ну, если для тебя всё-таки существуют категории добра и зла?

Ивану стало стыдно за свой вопиюще детский вопрос. Но Митрофанов воспринял всё абсолютно нормально. Видимо, человеческие амбиции давно не были для него terra incognita.

— Для любого, кто решил посвятить себя науке, нет категорий добра и зла. Достаточно полей хорошо и плохо. Плоха метода ограничения и принудительного использования?

— Она великолепна! — Выказал Иван искренний восторг.

— Но она довольно зла. Идёмте, Иван Алексеевич, ко мне в кабинет. У моих подопечных заканчивается время прогулки, они отправляются на занятия. У меня для вас есть ещё полчаса.

Митрофанов встал, потянулся с явным удовольствием, наслаждаясь здоровьем и возможностями тела и, быстро пошёл по аллее в направлении главного корпуса. Иван потрусил за ним.

— А как же гуманизм, Михаил Александрович?!

— Идея гуманизма, Иван Алексеевич, возникла в эпоху Возрождения как противопоставление схоластике и абсолютному господству церкви. Как принцип свободного и всестороннего развития человеческой личности. Как альтернатива индоктринированию. Заметьте, ни слова о добре и зле. Довольно печальная ирония в том, что сам гуманизм нынче стал доктриной. И даже призывает нас не к свободе и развитию, а к одинаковости. Вплоть до отрицания таких простых и очевидных разностей, как «он» и «она».

Они уже зашли в здание.

— Но гуманизм — это же человечность! — Воскликнул Иван.

Митрофанов остановился и пристально посмотрел на своего спутника. Будто с некоторым сомнением. Как разглядывают лабораторный образец, от которого ожидали большего.

— И что это, по-вашему, значит, молодой человек? — спросил он тихо и так серьёзно и спокойно, что Иван вдруг окончательно осознал, что Михаил Александрович на самом деле психопат.

Ивану почему-то стало стыдно, как первокурснику, не выучившему элементарный урок введения в остеологию. Митрофанов вопрошал не риторически. Он ждал ответа. Ивану стало ещё более неловко. Это же просто срам какой-то для того, кто всерьёз претендует на аналитический склад ума. Да ещё и доктор наук. Стыдоба! За названием не видеть суть вещей! Позволить привнесенному, заёрзанному — заслонить чистоту восприятия! Будто ты не Иван Алексеевич Ефремов, а продавщица супермаркета, насмотревшаяся дневных сериалов. Жертва рекламы, долбёжки и промывки мозгов до полной унификации!

Упавшим голосом Иван ответил:

— Всего лишь характеристики человеческой личности.

Митрофанов удовлетворённо кивнул. Может, ещё есть толк в этом образце.

— Не превращайте науку в интеллектуальное болото. Всегда чётко и ясно мыслите. Не отмахивайтесь от первого слоя. Буквализм — не позор, но метод сохранения разума, в том числе — разума чрезвычайно развитого. Особенно: чрезвычайно развитого.

Митрофанов двинул вглубь одного из коридоров, Иван посеменил за ним, не особо вникая в суть сказанного начмедом лечебницы. Не любил вот таких ученических позоров. Будь на его месте Антон — он вряд ли бы потрясал перед Митрофановым гуманизмом. Возможно, разум друга действительно не засорен никчемными шаблонами, которыми так щедро пичкает нынешняя высшая школа.

Митрофанов уже открывал перед Иваном дверь своего кабинета, когда тот, вдруг вынырнув из мыслей, спросил его:

— Кто же мог убить господина Васильева? Ваши версии?

— У меня нет версий. — Без паузы ответил Михаил Александрович. — Прошу вас!

Кабинет Митрофанова был настоящим логовом учёного, и практикующего врача. Здесь явно не заботились о внешнем блеске. Хотя мебель и была дорогой, старой, но выглядела скорее «добротной», нежели «стильной». На стене висел портрет математика Чебышева. Поймав направление взгляда Ивана, Михаил Александрович усмехнулся.

— Вы ожидали увидеть здесь Фрейда или Юнга? А Создатель утверждает, что вы гений. Как минимум: носитель потенциала гения.

— Я? Нет-нет, я…