Проект «Белый Слон»

–А характером был: "мухи не обидит", как ребёнок трехлетний, слова грубого не мог вынести, плакать начинал…, берегли его…, опекали, старались, чтобы никакая нечисть к нему…, пока революция не произошла. В восемнадцатом, пока фронт туда-сюда шатался, он на улицах раненых подбирал, не разбираясь, кто белые, кто красные, кто "серо-буро-малиновые" и нянчился с ними, выхаживал. Вот в зиму с девятнадцатого на двадцатый, один из таких, "спасённых", к нему расстрельную команду и привёл. Те сначала, как увидали, кого им к стенке ставить, чуть было врассыпную, да тот, который, "заводила", им говорит, чего вы мол, смотрите, и хрясь ему в спину прикладом, Иван Алексеевич к нему повернулся, и, говорит: "Феденька, зачем же ты так? Если я тебя чем обидел – прости!", и заплакал…, ну тут, все остальные поняли что к чему, набросились на него, как стая волков, даже патроны не тратили, прикладами да штыками…, а он, даже руками не закрывается, только плачет и "гудит", громко так, как паровоз: "ребята, ну вы чего?, ребята, ну вы чего?"…, так и "кончился"…, а знаете, откуда я это узнал? В пятидесятых, приехал к нам с Глафирой мужик старый-престарый, домой, худой, в чём душа держится и всё это рассказал…, я ему: "а ты откуда, в таких подробностях?", а он мне: "а я в той команде расстрельной" и на меня смотрит, пристально так, я ему в глаза глянул и сердце ухнуло, как в детстве, когда в речку с обрыва…

–А китаёзы – эти нет, эти к покаянию не способны, и винить их в этом нельзя, – завершал "культпросвет" дядя Коля, на подъезде к дому, – потому что они Христу не нужны, как гаваонитяне Израилю, в своё время. И так же, как те, тогда для евреев – водоносы и дровосеки, так и эти, для всей цивилизации нынешней – "подсобные рабочие", и обижаться тут не на что, и не виноват никто, ну кроме дьявола конечно, которого эти азиаты "любят и обожают" прям до дрожи во всём теле…, драконопоклоннички блин…

–Цыц! – чуть повысив голос "поприветствовал" встречающую у подъезда, ринувшуюся к ним, Варвару Николаевну, через распахнутую той дверку машины.

–Да поняла, я, сразу всё поняла, чё орать то, – смиренно сгорбившись, тихо "закудахтала" тётя Варя, помогая не попрощавшемуся ни с кем отцу подниматься по ступеням к подъезду, – папа, ты как себя чувствуешь? А есть будешь? Что значит перекусил? Я там приготовила кому? Ничего не знаю – сейчас жиденького похлебаешь, надо, папа, надо…

–Сань, – схватил двумя пальцами за рукав, собирающегося было идти к своей машине капитана Алексей Петрович, – слушай, ты извини, но что-то подмывает меня тебя спросить. Заранее прости, если что, просто хочу убедиться в том, что я правильно думаю, насчёт того, кто виноват, а то в последнее время, что-то сомневаться стал, – глядя в снег, а не на удивлённо косящегося на него Александра Ивановича, спросил, – слушай, а у тебя с Гулей, до свадьбы, что-нибудь было? Прости если что…

–Да ладно тебе, дядь Лёш, было б мне чего стыдиться, тогда б извинялся ты, а так…, не было, до самой первой брачной ничего не было. Хотя, конечно, мне есть чего стыдиться, я то хотел, да не дала она…